Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Мне было очень грустно. Я чувствовала, что мне не о чем поделиться впечатлениями дня, а мне этого хотелось и именно тогда же. Потом Юрий начал меня спрашивать:

— Ну, что же было там? — И я почувствовала другое: что я не могу рассказать ему так, как я хотела, я передала одни факты и не смогла передать настроение и впечатление, потому что не время сейчас, он мне сейчас не близок.

Тогда начал говорить он. О том, что и он начал не любить праздники, что я от него бегаю, что мы идем врозь и т. д. И пока он говорил, это был не он, это был кто-то совсем чужой. Я плакала. Следующие дни он был опять близким и родным. И опять у меня были моменты какой-то восторженной любви. И, не знаю почему, я стала сдерживать и прятать в себе эти порывы. Я стала сдержаннее и суше. Не знаю — зачем?

И вот — сегодня. Он пришел в час. Пообедал. Мне надо было на минуту зайти к нашим, потом к Обоймакову, условиться, когда будет доклад.

— Ты уходишь?

— Да, мне надо. А ты будешь писать доклад?

— Не знаю. Лучше я сам пойду к Обоймакову.

— Хорошо.

— А ты долго будешь?

— Могу быть и недолго.

— Ты, наверно, гулять пойдешь?

— Не знаю.

— Я буду, м<���ожет> б<���ыть>, в Люксембурге.

— Нет, я туда не приду.

— Тогда приходи скорее. Как я дома, так ты уходишь.

— Хорошо, скоро приду.

На минутку я зашла к Папе-Коле, оттуда, тоже на минутку, на St. Michel посмотреть на карнавал, и домой. Юрия нет. Сходила за керосином. Его нет. Прошло два часа. Наконец, пришел с Обоймаковым. И тот час читал ему доклад.

В сущности, я бы могла назвать себя сегодня счастливой. Но вот обнаружила, что мои «неизносимые» подошвы износились, и опять во всей остроте встал вопрос о безвыходности. И еще — Институт. Об этом лучше и не думать.

А так — все хорошо. Погода хорошая, солнце светит, не очень холодно, денег хватило, все постирано и поштопано, в комнате относительная чистота, даже я чувствую себя относительно сносно. Чего же еще?

Да, действительно, жизнь как-то выровнялась и потекла «тоненькой ниточкой». И, может быть, стала в десять раз нужнее и полезнее.

У Юрия вчера доклад. Не сомневаюсь в успехе и совершенно спокойна.

Сегодня Б. А. пойдет к Федорову просить для меня стипендию [127] Сегодня Б.А. пойдет к Федорову просить для меня стипендию — Речь идет о визите отца Ю.Софиева к руководителю «Центрального комитета по обеспечению высшего образования русскому юношеству за границей» — М.М.Федорову («Федоровский комитет» — называли его). В архиве Комитета находится досье «студентки Франко-русского института социальных и политических наук Ирины Софиевой» (Ириной Кнорринг она осталась только в литературе). В прошении на имя М.М.Федорова (от 5 апреля 1928 г.) сказано: «Находясь в очень тяжелом материальном положении вследствие продолжительной и серьезной болезни (диабет), не позволяющей мне зарабатывать, прошу предоставить мне студенческую стипендию, чтобы помочь мне окончить курс» (БФРЗ, ф. 13, оп. 2, ед. хр. № 3769, л. 1). . Ничего не выйдет.

Доклад Юрика прошел хорошо. Хотя, говорит, не всегда хорошо. Местами очень вяло, а местами воодушевлялся. Иногда даже зажигал.

В воскресенье были у Станюковичей. Мне понравилась его жена. Время провели довольно мило. Конечно, читали стихи. Большой успех имел Юрий. Больше, чем я.

Вчера были на собрании «Дней». Собрание интересное само по себе. Заключительное слово сказал Керенский. Первый раз я его слышала. Теперь понимаю, почему так прогремело его имя в начале революции. Он был прекрасен. Как он преображается, когда говорит! И как он зажег аудиторию!

А в госпитале вот что: там сейчас работает молодой русский врач. Очевидно недавно окончивший университет. Я спросила: есть ли надежда поправиться.

— Я вам скажу откровенно: не знаю. Я не видел полного излечения диабета.

Расспросил историю болезни.

— Эта область, поджелудочная железа, совершенно не исследована. Тут все гадательно. Все — ощупью. Единственно, что я вам могу сказать: выполняйте точно ваш режим. Взвешивайте все. Обязательно.

Оказывается, не установлено и происхождение диабета.

— Дети были?

— Нет.

— Аборты были?

— Нет.

— Печень? Нет камней?

— Нет.

— Желтуха была?

— Была, лет пять тому назад.

— Может быть, это и есть последствия желтухи. Эта связь возможна.

Ушла расстроенная.

Самое плохое, что левая туфля протекает. Нога мокрая. А, главное, что же делать? И еще, ревматизм. При каждом движении так болит в основании правая нога, что хоть кричи. Утром больно ходить.

Выдерживаю теперь более или менее свой режим, так как почти не ем картошки и не пью молока. Поэтому и хочется есть.

А вообще, жизни совсем как-то нет. Госпиталь. Днем сплю, ужасная сонливость. Просыпаюсь, когда надо готовить ужин. Так дня и не вижу. Так как-то, и жизни никакой нет. С тех пор, как я вышла замуж, живет идея моя, но не я. Себя я не чувствую.

Это очень трудно передать мою мысль.

Вчера днем, в мое отсутствие, приходили сюда Виктор и Майер. Майер предлагает мне работу, пока в мастерской, потом, м<���ожет> б<���ыть>, на дом. Перспектива работы в мастерской меня не привлекает, просто боюсь, но что же делать? Было мне очень жаль себя вчера, и не из-за работы, а просто так как-то — света в окне не стало. Проплакала весь вечер, до того, что обессилела. Юринька страшно разволновался. Обоим страшно, что наши мысли угаданы.

— Я боюсь только, Ирина, чтобы ты не подумала, что я хочу, чтобы ты работала. Как раз я этого не хочу, и очень мне тебя жалко.

А я боюсь, чтобы он не подумал, что я не хочу работать. И оба мы это думаем и не без основания.

Сегодня я не пошла, потому что мне нужно было видеть Лилю. Она мне где-то выхлопотала не то стипендию, не то единовременное пособие в 100–150 фр<���анков>, и мне нужно пойти к ней «расписаться» (или получить). Лили нигде не нашла, придется вечером пойти в Институт. Не знаю, ли я их. Деньги мне сейчас очень нужны. Еще неприятность — с Carte d’identite.

Я сама еще нигде не была, бегает Папа-Коля и говорит, что надо в префектуре достать новую, т. е. платить опять 20 фр<���анков>, и 4 карточки. Скандал. А Юрке надо еще съездить в Медон, узнать, как с его картой. Он очень легкомыслен.

Весь день болит голова.

Вчера, когда я вечером ходила в Институт, Юрий разбил одну из новых чашек и пудреницу. Про чашку утром сказал, а про пудреницу — ни слова. Я ужасно рассердилась, даже заплакала. И съела сегодня поэтому кусок хлеба с маслом. Очень вкусно. Потом одно печенье и несколько ложек овсянки. За хлеб себя не ругаю, а остальное уже напрасно.