Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

В Bolee обстановка создается поганая. Атмосфера «дружеской критики». Раньше, когда Bolee посещали т<���ак> наз<���ываемые> «мэтры» и ругали всех, трудно было услышать хоть одно сочувственное слово, уж всегда находили какой-нибудь недостаток и копались в нем. И руготня была ожесточенная, грызлись как собаки. Теперь — другая крайность. Собирается одна «молодежь», друг друга знающая очень близко; и какая-либо отрицательная критика считается чем-то неприличным. Зато слова: «прекрасно», «великолепно», «я восхищен», «я не умею выразить свой восторг» — так и сыпятся. Сколько раз мне хотелось выступить наперекор всем, да как-то все решимости не хватает. А жаль! Уж если бы и наговорила глупостей, так не больше, чем все остальные. Сама я там никогда не читаю. Я считаю, что я все-таки достигла какого-то «положения», которое избавляет меня от обязательного чтения в La Bolee. Известный снобизм, конечно.

А теперь спать, как не досадно на это тратить время. Молоть кофе и спать.

Объявили войну «Перекрестку» [234]. Сборник их вышел, и мало того, что просто обокрали Союз, взяли лучшие силы и теперь откровенно создают организацию, конкурирующую с Союзом. В четверг Юрий приносит «Возрождение» страшно возмущенный.

— Смотри!

Читаю в хронике: «Перекресток». «В субботу, в 14 ч<���асов> на 79, rue Denfert-Rochereau вечер, доклад Маковского о молодых поэтах, во 2-м отделении чтение стихов». А на эту субботу помещение принадлежит Союзу. Мы только решили не устраивать литературного вечера, так как в этот день в Сорбонне «День русской культуры» [235]. Но от помещения, к счастью, не отказывались, и официально ничего не было известно, а Кутузов был невидим всю неделю. Это уже было подло. Юрий вечером смотался к Виктору и пришел с готовым решением — сорвать вечер!

Наутро я посылаю pneu в редакцию, датированные, на всякий случай, четвергом: «В субботу на 79, rue Denfert-Rochereau состоится чрезвычайное совещание…» Я сочиняю протокол заседания правления в среду — о необходимости использовать помещение для совещания по поводу издания юбилейного Сборника [236], о взаимоотношении с «Перекрестком». После работы Юрий едет на велосипеде в типографию узнавать условия, на каких можно издать сборник, оттуда к Кутузову, встречает его на улице, ругательски ругает; обещает устроить скандал и «морду бить» Мамченко, если вечер не будет отменен; оттуда к Мамченко, пережидает там дождь, вырабатывает план нападения на завтрашнее собрание. Оттуда к Берту — выяснять вопрос с помещением; оттуда к Станюковичу, чтобы он обязательно был на собрании.

Сегодня в «Посл<���едних> Нов<���остях>» после объявления Союза, что вечер отменяется — «Перекресток». А в «Возрождении» рядом с Союзом — «вечер состоится», и точная программа, кто читает. (Причем, последним номером, вместо «Т.Штильман» стоит «Т. "Перекресток”». Это меня привело в веселое настроение). Значит, какой-то скандал сегодня будет, страшно жалко, что я не могла быть на собрании [237]— все на «культуре». Боюсь даже, не вышло бы из этого скандала.

Днем, когда я спала, Елена Александровна Кутузова принесла два письма. Первое «Председателю Союза Молодых Поэтов», второе «Юрию Бек-Софиеву». Конечно, заявление о выходе (И.Н.Голенищева-Кутузова — И.Н.) — но не только из правления, но и из Союза. Такое же заявление лежит в бюро от Терапиано. И почему-то (глупая сентиментальность!), пока я несла по лестнице этот конверт, у меня сердце сжималось. И то, что он был здесь (сам принес, не по почте), и то, что он здесь уже никогда не будет…

Все вместе: «Числа», «Перекресток», квартира, Игорь, Мамочка… «Числа», я считаю, все-таки — свиньи! Приглашают не только Юрия, но и Кельберина, и Червинскую; и совсем забыли о моем существовании. Конечно, меня это страшно обидело. И не хочу, чтобы кто-нибудь об этом подумал, но мне это очень и очень неприятно. Я все-таки думаю, что это не совсем справедливо.

«Перекресток» устраивает вечер сегодня [238]. Жаль, что мы решили не устраивать сегодня в «La Bolee». Ну, да черт с ними! Вчера была в «Посл<���едних> Нов<���остях>» до неприличия восторженная статья Берберовой [239]. Мне не завидно, конечно, но злит. Со многими положениями я все-таки не согласна. Они тоже свиньи, что не прислали критику — «не покупать же!»

Квартира. Освобождается квартира в РДО: две комнаты (одна темная) и кухня — 200 фр<���анков>. Но без отопления. Скверная «Саламандра» [240], говорят, много берет угля, чуть ли не на 200 фр<���анков> в месяц. И тоже холодно. Это — зловеще! Другое — нет воды, но воду можно провести; говорят, обойдется франков в 100. Это бы еще понятно. Еще — я там буду совсем одна. Но теперь меня это не пугает. Правда, у меня бывают часто теперь такие реакции, когда я теряю сознание, ну, да как-нибудь обойдусь. Скучать буду — это так. Но и это меня не пугает, мне даже хочется куда-нибудь спрятаться. Вот только холод. Что же делать? На холоде же оставаться — ужас, в одной комнате! Нельзя! Вот я и мучаюсь.

Игорь сильно кашляет. За 15 дней похудел на 400 гр<���амм>. Что с ним делать — не знаю. Кутать его в такую жару глупо, а приходится. Ругаюсь из-за этого все время.

С Мамочкой отношения натянуты. У нас сейчас катастрофа, вот и ругаемся много. Все-то ей у меня не нравится, а мне ее вмешательство не нравится. А вчера страшно обиделась, до слез: Юрий позвал в синема, прошу Мамочку остаться с Игорем.

— Ты знаешь, что я всегда с удовольствием остаюсь с ним, но я не пойму тебя, после вчерашней реакции идти не следует, я бы не пошла.

— Ну, конечно, ты бы не пошла тогда, когда денег нет! — и я ушла.

Юрий купил билеты, пришел за мной около 9-ти, я готовлю картошку, одеваю Игоря, а Мамочка поворачивается и уходит. Я страшно обиделась, отослала Юрия, сижу с Игорем и реву. Мамочка приносит валерьянку, спрашивает: «В чем дело?», как будто ничего не понимает. Потом она сказала: «Иди, пожалуйста, иди, если ты считаешь это благоразумным» ит.д.

В перерыв пришел Юрий, я ушла в спальню. Скоро он ушел. Игорь заснул, рядом Папа-Коля. Тогда приходит Мамочка, сидит здесь, хотя в этом нет никакой надобности. Молча встает и уходит. Я говорю: спасибо. И мы до сих пор почти не разговариваем.

Утром у Власенко. Предполагает, что может быть коклюш. Нет хрипов, легкие чистые, нет температуры, распухли железки… Правда, кашель еще не коклюшный — довольно мягкий, так что есть надежда, что это пройдет и так. Дала микстуру, делаю горчичник.

Приезжал Станюкович, приглашал ехать завтра на автомобиле за город, а заодно — мы втроем, правление Союза — поругались, накинулись на Юрия за то, что он вчера был на вечере «Перекрестка». Я рада, что Станюкович меня поддержал так, Юрий всячески отбивался. Меня поражает его беспринципность. Я не сомневаюсь, что скоро и он побежит на «Перекресток». Под свои необдуманные и не совсем удачные поступки он теперь старается подвести какой-то логически обоснованный фундамент, но все-таки твердо себя не чувствует. Теперь он не только не намерен продолжать борьбу с «Перекрестком», но даже становится на их же точку зрения и говорит, что, в сущности, мы не должны им мешать, мы не имеем права, и быть вчера на вечере он даже был должен, так как кем-то был пущен слух, что Союз придет «морду бить» и что он должен был подчеркнуть свою лояльность. На эту подлую провокацию попались многие. Союз пришел на вечер почти в полном составе, во всяком случае, полнее, чем на свои вечера. Успех вечера — материальный и моральный — был создан руками Союза! Интерес был проявлен необычайный. Литературная жизнь стала виться не вокруг Союза, а на «Перекрестке». «Что и требовалось доказать».