Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

Я оделся и побежал к М. С. Признаться, боялся, что он начнет их принимать… А этого тем более нельзя делать, что по телевидению уже известно было, что летит сюда делегация российского парламента. Горбачев сидел в кабинете и "командовал" по телефону. Оторвался: "Я, говорит, им ультиматум поставил: не включат связь — разговаривать с ними не буду. А теперь и так не буду".

При мне он велел коменданту Кремля взять Кремль полностью под свою охрану и никого из причастных к путчу не пускать ни под каким видом. Велел подозвать к телефону командира кремлевского полка и приказал ему поступить в распоряжение исключительно коменданта Кремля. Вызвал к телефону начальника правительственной связи и министра связи и потребовал от них отключить всю связь у путчистов. Судя по их реакции — они на том конце стояли по стойке смирно. Я обратил его внимание, что в ЗИЛ'ах, привезших ГКЧП'истов, есть автономная связь… Он вызвал Бориса (одного из личной охраны) и приказал ему "отъединить пассажиров" от машин.

Потом он говорил с Джорджем Бушем. Это был радостный разговор. М. С. благодарил за поддержку, за солидарность. Буш приветствовал его освобождение, возвращение к работе…

Был у М. С. тут же разговор с В. И. Щербаковым (первый зам. премьера) и с кем-то еще… я не понял. Смысл: приеду — разберемся. До того, как я пришел, он говорил с Ельциным, с Назарбаевым, Кравчуком. Сказал мне об этом.

Мои опасения он развеял с ходу: "Ну что ты! Как тебе в голову могло придти. Я и не собираюсь их видеть, разве что поговорю с Лукьяновым и Ивашко".

Борис доложил, что на территории дачи появилась российская делегация.

— Зови, — сказал М. С., — пусть идут в столовую. Через пару минут мы пошли туда. Последовавшая сцена запомнится на всю жизнь. Силаев и Руцкой бросились обнимать Горбачева. Восклицания, какие-то громкие слова. Перебивают друг друга. Тут же Бакатин и Примаков, депутаты. Я гляжу на них. Среди них те, кто и в парламенте, и в печати не раз крыл М. С., спорил, возмущался, протестовал. А теперь несчастье мгновенно высветило, что они нечто единое и именно как таковое необходимо стране. Я даже громко произнес, наблюдая эту всеобщую радость и объятия: "Вот и состоялось соединение Центра и России, без всякого Союзного договора…". [Здесь и ниже я воспроизвожу свои записи в дневнике, сделанные сразу по приезде в Москву].

Сели за стол. Наперебой стали рассказывать — что в Москве и что здесь. Оказалось — меня почему-то это удивило, — что они даже на знают, кто приезжал к Президенту с ультиматумом и что вообще был этот ультиматум.

Силаев и Руцкой против того, чтобы Горбачев принимал Крючкова и К°, которые сидели по существу под охраной в служебном доме под моим кабинетом. Он сказал, что примет, скорее всего, только Лукьянова и Ивашко, которые вроде прилетели отдельно.

Разговор затянулся. Шел уже 10-й час. Вступил в дело Руцкой. Сильный, красивый человек, любо-дорого его наблюдать.

"Михаил Сергеевич, говорит, пора обсудить, что будем делать дальше… В самолет (президентский), на котором эти (!) явились, мы вас не пустим. Полетим в моем самолете. Он стоит на том же аэродроме, но вдали от вашего. Его надежно охраняют. Я привез с собой 40 подполковников, все вооруженные. Прорвемся.

0б этих подполковниках стоит сказать. Когда М. С. после ложного выхода из машины возле президентского самолета, согласно плану Руцкого, вновь быстро туда сел, и машины рванули дальше — к самолету Руцкого — километров в 3–5 от этого места, так вот, когда М. С. в своей шерстяной кофте, которую все увидели на нем по ТВ уже во Внуково, вышел к самолету, эти офицеры взяли с автоматами на караул и так стояли, пока он не поднялся по стремянке в самолет. Я подумал, глядя на эту сцену: есть еще офицерская честь в нашей армии, неподдельная. Есть и высокая интеллигентность в ее среде: достаточно пообщаться с тем же полковником Н. С. Столяровым, который тоже прилетел в группе депутатов спасать своего президента. В аэропорт мы ехали с ним в одной машине.

Потом был перелет. Распоряжался полетом Руцкой, который то и дело вызывал к себе летчиков.

М. С. с семьей расположился в маленьком отсеке, позвал меня. Там было настолько тесно, что девочки-внучки улеглись прямо на пол и скоро заснули.

Когда я вошел, спрашивает, веселый: "Ну ты кто теперь?" А я — "простой советский заключенный, но бывший". Все возбужденно смеялись. Пришли Силаев, Руцкой, Примаков, Бакатин, был тут и доктор Игорь Анатольевич Борисов. Р. М. рассказывала, что с ней случилось, когда узнали, что путчисты едут выяснять состояние здоровья Михаила Сергеевича… теперь уже ей лучше, но рукой плохо владеет. Шел бурный разговор: о людях — как они проверяются в таких обстоятельствах, о безнравственности — источнике всех преступлений и бед. Были тосты за продолжение жизни… И впервые тогда М. С. произнес слова: "летим в новую страну".

Многие журналы обошла фотография: Ира спускается по трапу (во Внуково), несет завернутую в одеяло дочку. Прошла мимо толпы, окружившей Президента: там, заметил, были и те, кто искренне рад, и те, кто, наверно, чувствовал, что для них лично лучше бы было "по-другому". Иришка пронесла дочку в машину, возле которой я оказался, в стороне от сгрудившихся вокруг М. С. людей. Бросилась на сиденье и всю ее затрясло в рыданиях. Я наклонился, пытался что-то говорить. Муж ее рядом, обнимал, гладил, стараясь успокоить, — безуспешно. Эта финальная для меня на аэродроме сцена останется символом трагедии, которая произошла не только там, на даче в Крыму, а со всей страной. Ирина, молодая русская женщина, которая перед лицом беды — вся энергия, собранность, решимость и готовность ко всему, здесь, когда "это" кончилось, взорвалась слезами отчаяния и радости. Разрядка. Но потом все равно ведь… наступают будни и надо делать дело. Увы! Оно пошло не так, как тогда можно было рассчитывать.

Пора возобновлять дневник. После 3-суточного заключения в "Заре", после путча, после того, как перестало существовать прежнее государство — Советский Союз и ликвидирована КПСС, после чудовищного всеохватывающего, но не неожиданного предательства и после того, как Горбачев стал, наконец, тем, чем ему следовало бы "стать" два года назад, и чем он давно, 3–4 года назад хотел бы стать, но не решался… А теперь "стал", но, потеряв власть и авторитет.

Надо бы вести каждодневный дневник — с момента возвращения из Крыма… Это действительно сама история. Но перегрузки были неимоверные.

Теперь уже поздно… Кое-что буду помечать "по ходу"… Пока же опишу сегодняшний день…

Совещание у Ревенко по реорганизации президентского аппарата. Фантазируем… А надо бы поскромнее — чтоб как-то помочь Горбачеву дотянуть, раз он уж так… "любой ценой" хочет этого.