Макс Гофман - Война упущенных возможностей

Генерал Людендорф неоднократно беседовал со мной об идее создания польского королевства; он говорил, что на вопросы по этому поводу он отвечал, что может согласиться на этот план лишь при условии, если поляки выставят вспомогательную армию для центральных держав, численностью вначале не менее четырех дивизий. Я, правда, относился скептически к польским вспомогательным войскам, но в то время мы были так бедны резервами, что с чисто военной точки зрения следовало с радостью приветствовать всякую возможность их увеличения.

Недопустимо было, чтобы численно такой большой народ, как поляки, предоставил бы другим завоевывать для него самостоятельность и свободу, не жертвуя ничем со своей стороны. Положение получилось бы недостойное, и невозможность согласиться с ним также говорила в пользу создания польского войска. Как известно, мы, солдаты, ошиблись в наших расчетах на польское войско, а политики не выставили военных требований в качестве необходимых предварительных условий для политических переговоров.

Что же касается вопроса о подводных лодках, то для здравомыслящего человека не может быть сомнений в том, что в борьбе за существование Германии мы имели право и даже были обязаны начать беспощадную подводную войну. Смешно говорить о бесчеловечности и тому подобном, когда Англия начала с того, что объявила голодную блокаду против немецких женщин и детей. Германия не имела никакой возможности избежать последствий блокады. Напротив, американцы ведь не испытывали никакой необходимости предпринимать свои увеселительные поездки непременно в немецкую заградительную зону.

У меня с самого начала было лишь одно сомнение, что не слишком ли рано мы начнем подводную войну, что у нас еще слишком мало подводных лодок для того, чтобы активно вести эту войну. Мне часто вспоминается мой спор в Ковно по этому вопросу с председателем Союза сельских хозяев доктором Резике, приехавшим навестить фельдмаршала фон Гинденбурга. В течение спора он делал мне тягчайшие упреки, например в недостаточной любви к отечеству и т. д., всякий раз как я высказывал опасения по поводу немедленного и беспощадного начала подводной войны.

Последующие события показали, что я был прав. Мы начали слишком рано, то есть со слишком незначительным числом подводных лодок, и получилась приблизительно такая же картина, как и с газами. Мы показали противнику, каким опасным оружием мы владели в то время, когда оружие это еще не было достаточно могущественным для того, чтобы не дать противнику возможности принять необходимые меры защиты. Я не сомневаюсь в том, что подводная война могла бы иметь решительный успех, если бы мы заранее, то есть с самого начала войны, употребили бы все силы, бывшие в нашем распоряжении, на ускоренную массовую постройку подводных лодок.

Как бы там ни было, но если морское ведомство решило не рисковать флотом, ввязываясь в решительные бои, – как адмирал Тирпитц говорит в своей книге, – то постройка новых линейных судов во время войны была бесполезна.

30 августа я принял дела в качестве начальника штаба Восточного фронта. В качестве кандидатов на мою бывшую должность старшего штаб-офицера я предложил высшему командованию на выбор двух наиболее дельных, по моему мнению, штабных офицеров: подполковника Келлера и майора Бринкмана. И тот и другой обладали крупными военными дарованиями, обширными познаниями, огромной работоспособностью и здоровым, оптимистическим взглядом на жизнь.

Сначала назначен был подполковник Келлер, но он оставался на этом посту недолгое время и сделался потом начальником штаба у генерала Линзингена. Тогда на его место вступил майор Бринкман, получивший впоследствии известность в широких кругах благодаря своему участию в мирных переговорах в Брест-Литовске и в переговорах о перемирии на западе.

На следующий день прибыл новый командующий фронтом. Еще раньше, в мирное время, я несколько раз встречался с фельдмаршалом принцем Леопольдом Баварским на маневрах и по его анализу этих маневров привык видеть в нем умного военного и выдающегося начальника. В течение двух с половиной лет нашей совместной работы я постоянно находил в нем эти два выдающихся свойства.

Принц страстно любил военное дело, равно как и охоту, и верховую езду. Это был истинный джентльмен. Даже в самых тяжелых обстоятельствах всегда сохранял он ясный ум и твердое самообладание. За все время между нами никогда не бывало разногласий по военным вопросам, и я могу припомнить один только случай, когда принц ответил мне не со свойственной ему любезностью. Это было в июле 1917 года в битве под Злочовом – Тарнополем.

Принц стремился вперед и всего охотнее проник бы в самые передовые линии пехоты. Мы расположились на участке 1-й гвардейской дивизии, на небольшом холме, с которого возможно было до некоторой степени обозревать местность. Русская артиллерия начала пристреливаться к этому холму. Я чувствовал себя обязанным попросить принца переменить нашу стоянку, так как наше дальнейшее там пребывание не имело никакого смысла, и следовало ожидать, кроме того, что через несколько минут сильный артиллерийский огонь обрушится на наше местоположение. Опасность радовала принца. На мои настойчивые просьбы он довольно резко ответил: «Вы не хотите мне доставить ни малейшего удовольствия».

Из остальных офицеров штаба генерал Людендорф взял с собой лишь прежнего помощника начальника оперативного управления, майора Бокельберга. На его место вступил майор Гофман, офицер с большими военными способностями, с невероятной работоспособностью и непоколебимым сознанием долга.

Административно-хозяйственные отделы продолжали оставаться под начальством обер-квартирмейстера, генерала Эйзенгарт-Роте. В этом заключалось, на первый взгляд, маленькое затруднение, так как генерал Эйзенгарт был уже генералом, тогда как я, начальник штаба, только что был произведен в полковники. Но это затруднение было легко устранено тем, что генерал Эйзенгарт сам объявил, что он готов мне подчиняться. Мы дружно, без всяких трений работали вместе до того времени, пока генерал Эйзенгарт был, по моему предложению, назначен генерал-интендантом действующих армий. Со всеобъемлющими знаниями генерал Эйзенгарт соединял исключительные административные способности. Что касается характера, образа действия и чувства долга, то генерала Эйзенгарта можно считать образцом старопрусского офицера в лучшем значении этого слова.

Принц устроил свою личную квартиру в маленьком покинутом имении Скоки. Оттуда он каждое утро в одиннадцать часов приходил в служебное помещение для приема доклада, в полдень ел у себя дома, а вечером в половине восьмого приходил к общему обеду в нашей офицерской столовой. Кроме того, он заявил, что с пяти часов утра – его обычного часа вставания зимой и летом – он находится в моем распоряжении во всякое время, когда это понадобится.