Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I

6-го августа памятнаго 1905 года, въ результатѣ четырехднёвнаго Петергофскаго совѣщанія, происходившаго подъ предсѣдательствомъ самаго Государя Императора, появляется историческій манифестъ, одновременно съ которымъ былъ обнародованъ законъ объ учрежденіи Государственной Думы, получившей наименованіе „Булыгинской”, отличавшейся двумя главными особенностями: 1) Дума образовывалась, какъ учрежденіе совѣщательное и 2) выборный законъ основывался преимущественно на крестьянствѣ, какъ на преобладающемъ въ численномъ отношеніи элементѣ населенія и по мнѣнію составителей закона, наиболѣе надежномъ въ монархическомъ и консервативномъ смыслѣ сословіи... Этимъ знаменательнымъ государственнымъ актомъ закончился циклъ разнородныхъ манифестовъ и указовъ, безпрерывно и неожиданно сыпавшихся за время Японской кампаніи изъ Петербурга на нашу оторванную и — волею судебъ — безпомощную и безсильную въ политическомъ отношеніи провинцію, вынужденную приспосабливаться ко всякимъ новшествамъ столичнаго творчества...

Оглядываясь на всю происходившую въ описываемый періодъ времени политическую смуту и Петербургскую скоропалительную законодательную стряпню, лишній разъ убѣждаешься, до чего бюрократическіе верхи того времени были далеки отъ нашего „чернозема” и чужды мѣстной общественно-житейской правдѣ...

Невольно приходитъ въ голову такое соображеніе: вмѣсто того, чтобы въ свое время, задолго еще до всякихъ Цусимъ, пойти навстрѣчу основному элементу нашей страны, крестьянству, путемъ разумной демократизаціи жизнеспособнаго и укоренившагося въ народномъ быту и сознаніи нашего земства, расширить его привлеченіемъ въ него лучшихъ представителей народныхъ трудовыхъ массъ и затѣмъ, безъ особой ломки государственнаго организма, расширить дѣятельность земства, какъ въ самую глубь страны, такъ и въ ея высь; иначе говоря — не насаждать волостное земство, а демократизировать существовавшія уѣздныя и губернскія земскія учрежденія и, какъ бы въ видѣ купола для завершенія народнаго зданія, создать Государственное Обще-Имперское Земство. Вмѣсто всего этого, августовскіе законодатели 1905 г. оставляютъ на мѣстахъ безъ измѣненія земское положеніе 1890 года, предоставлявшее дворянскому сословію преимущественное положеніе въ мѣстной жизни за счетъ крестьянства, и въ то же время рѣшаютъ спѣшно выстроить грандіозное, совершенно новое государственное сооруженіе, фасадомъ своимъ хотя и напоминавшее западно-европейскій конституціонный стиль, но безъ достаточно опредѣленнаго внутренняго плана и изъ матеріала мало испытаннаго... Строители эти, увлекшись въ угоду моменту новаторскими затѣями и планами — пренебрегли еще съ шестидесятыхъ годовъ выстроеннымъ „земскимъ” зданіемъ, которое слѣдовало лишь увеличить, улучшить и приспособить къ новымъ условіямъ государственной жизни.

Всѣмъ извѣстно, во что превратилась „Булыгинская” Дума. Недаромъ С. Ю. Витте пишетъ въ своихъ „Воспоминаніяхъ” (т. 1, стр. 438, изданіе „Слово”, 1921 г.) — „Опубликованіе закона б-го августа никого не успокоило, а всѣми разсматривалось, какъ широчайшая дверь въ спальню госпожи Конституціи. Напротивъ того, съ августа мѣсяца революція начала все болѣе и болѣе лѣзть во всѣ щели”...

63

Все, что происходило на японскомъ фронтѣ, равно какъ и все, что докатывалось до насъ изъ далекаго во всѣхъ смыслахъ Петербурга, не могло не отзываться такъ или иначе и на нашей провинціальной жизни.

Прежде всего, самый фактъ внезапнаго возникновенія войны съ Японіей причинилъ всѣмъ намъ немало тревоги и смущенія, вызывая среди насъ рядъ трудно разрѣшимыхъ вопросовъ о причинѣ вспыхнувшей борьбы съ отдаленнымъ желтымъ врагомъ. Многимъ изъ насъ начавшійся боевой пожаръ на дальневосточной окраинѣ показался, съ точки зрѣнія государственныхъ интересовъ, ничѣмъ не обоснованнымъ и чреватымъ серьезными послѣдствіями... Межъ тѣмъ приходилось брать на себя нелегкую задачу подбадривать населеніе, всячески настраивая его на патріотическій и воинственный ладъ. Нельзя было также скрывать отъ обывателя неудачъ, которые с самаго начала военныхъ дѣйствій преслѣдовали русское оружіе: пресса существовала; ежедневно всюду читались агентскія телеграммы о ходѣ войны.

Настроеніе у всѣхъ становилось все болѣе и болѣе подавленнымъ. Ко всему этому, съ далекаго Востока стали возвращаться раненые, размѣщаемые въ устроенныхъ Самарскими Краснокрестными организаціями лазаретахъ.* Ихъ разсказы о томъ, что происходило на театрѣ военныхъ дѣйствій производили въ большинствѣ случаевъ самое тягостное впечатлѣніе. По единодушному свидѣтельству раненыхъ — значительное преимущество воинской техники было на сторонѣ японцевъ, оказавшихся превосходными бойцами и организаторами.. Особенно процвѣтала у нихъ, со словъ очевидцевъ, постановка артиллерійскаго дѣла и военнаго шпіонажа.

Мобилизація въ нашемъ Поволжьѣ, въ частности въ моемъ уѣздѣ, въ сильной степени затронула численный составъ мѣстнаго мужского населенія, и мнѣ самому пришлось лишиться многихъ служащихъ въ Головкинскомъ хозяйствѣ.

Вскорѣ послѣ рожденія сына Александра я получилъ изъ губернскаго города увѣдомленіе о вѣроятномъ пріѣздѣ въ Самару Государя, для смотра войскамъ передъ отправкой ихъ на фронтъ. Событія этого ожидали въ первыхъ числахъ іюля.

Начальникъ губерніи обратился ко мнѣ съ просьбой предоставить, только что законченный постройкой, нашъ Самарскій домъ для Царскаго пріема, на что я съ радостной готовностью согласился.

Воздвигнутое стараніями архитектора Щербачева зданіе вышло такимъ красивымъ и парадно-помѣстительнымъ, что домъ нашъ можно было смѣло предложить Высокому Гостю.

Начались спѣшныя совѣщанія и приготовленія. Рѣшено было поднести Государю хлѣбъ-соль на серебряномъ блюдѣ, была избрана особая депутація изъ Губернскаго Предводителя Дворянства А. А. Чемодурова и двухъ Уѣздныхъ Предводителей — Самарскаго и Ставропольскаго. Никогда не забуду того чувства особой восторженности, которымъ преисполнено было мое юное сердце въ ожиданіи исключительнаго въ моей жизни событія — возможности увидать впервые своего Монарха.

* Въ Ольгинской общинѣ за нашъ счетъ были оборудованы и до конца войны содержались десять офицерскихъ коекъ.

Въ связи съ прибытіемъ Государя въ Самару всплываетъ, у меня рядъ яркихъ воспоминаній. Вотъ мы стоимъ на первомъ мѣстѣ, въ ряду остальныхъ депутацій. — Чемодуровъ, Пустошкинъ и я — въ парадной предводительской формѣ. Самарскій вокзалъ былъ неузнаваемъ: разукрашенный флагами и гирляндами, онъ былъ переполненъ всевозможнымъ оффиціальнымъ людомъ и выстроенными въ видѣ шпалеръ войсками. Всюду виднѣлись мундиры, во всемъ замѣчалась необычайная парадность и, вмѣстѣ съ тѣмъ, торжественная напряженность. Всѣ переговаривались вполголоса; лишь иногда слышалась сдержанная, негромкая команда военнаго начальства... Наконецъ, дали знать, что Императорскій поѣздъ прошелъ послѣднюю станцию Липяги... Всѣ замерли и подтянулись... Вотъ раздалась могучая команда: „Смирно! Слушай — на караулъ!” Полковая музыка заиграла „Боже Царя храни!” и изъ конца въ конецъ прокатилось восторженное „ура!”... Царскій поѣздъ подошелъ. Словно по мановенію волшебства все сразу смолкло. Настала полнѣйшая торжественная тишина. Государь вышелъ изъ своего вагона и сталъ принимать начальствующихъ лицъ, послѣ чего подошелъ къ почетному караулу и внятно произнесъ: „Здорово, Борисовцы!” Въ отвѣтъ раздалось радостное: „Здравія желаемъ, Ваше Императорское Величество!” Сопровождаемый многочисленной свитой Государь подошелъ къ нашей депутаціи... Впервые выпало на мою долю величайшее счастье близко видѣть передъ собой своего Царя, обликъ котораго мнѣ такъ хорошо былъ извѣстенъ по безчисленнымъ Его портретнымъ изображеніямъ. Одѣтый въ полковничій мундиръ Преображенскаго полка, въ барашковой форменной шапочкѣ и съ скромнымъ Владиміромъ на груди, Государь имѣлъ бодрый и привѣтливый видъ, обращался то къ одному, то къ другому изъ окружавшихъ Его лицъ — просто, безъ всякой оффиціальной натянутости. Онъ часто подносилъ руку къ усамъ и вскидывалъ свои большіе, ясные и обаятельные глаза на лица Ему докладывавшихъ... Отъ всего его чарующаго и свѣтлаго облика вѣяло природной добротой и душевнымъ величіемъ.