Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I

Мѣра была правильная; она дала возможность и начальству хладнокровно разобраться во всемъ происшедшемъ, да и студенчеству было предоставлено достаточно времени, что-бы одуматься и успокоиться.

Результаты сказались скоро. Съ 1-го января 1888 года начался пріемъ студентовъ. Заново принято было такимъ образомъ до 3000 человѣкъ, остальные какъ бы сами собой отпали.

Лекціи начались при наилучшихъ условіяхъ. Учебная жизнь сразу наладилась. Всѣ принялись за работу съ удвоенной энергіей; о прошломъ не говорили, тѣмъ болѣе, что бывшій виновникъ университетскаго озлобленія — инспекторъ Брызгаловъ послѣ концертнаго инцидента на самомъ дѣлѣ захворалъ настолько сильнымъ нервнымъ потрясеніемъ* что ему пришлось выйти въ отставку и покинуть Москву.

Атмосфера очистилась, шпіонажъ прекратился, студенчество вздохнуло. Вмѣсто безличнаго неспособнаго Иванова, съ новаго 1888 года Ректоромъ нашего Университета назначенъ былъ профессоръ римскаго права Николай Павловичъ Боголѣповъ — человѣкъ спокойный, обстоятельный и крѣпкій. Однимъ словомъ, все пришло въ норму, и такъ продолжалось до самого окончанія мною курса.

Но прежде чѣмъ перейти къ воспоминаніямъ о моей академической жизни, не могу обойти молчаніемъ одинъ памятный для меня эпизодъ, относящійся именно къ тому тревожному періоду, когда университеты были закрыты, и мы, студенты, оказались временно выкинутыми за бортъ. Случилось это въ послѣднихъ числахъ декабря 1887 года, во время рождественскихъ праздниковъ, къ которымъ изъ Головкина пріѣхалъ къ намъ отецъ, немало встревоженный университетскими событіями. Братъ мой Николай служилъ въ то время офицеромъ въ Гатчинской Артиллерійской Бригадѣ. Отецъ хотѣлъ его навѣстить и рѣшилъ взять меня съ собой.

Пріѣхавъ въ Петербургъ, мы остановились въ Европейской гостинницѣ. Уставши съ дороги, отецъ рѣшилъ переночевать, а на слѣдующее утро имѣлъ въ виду отправиться въ Гатчину. Были мы совсѣмъ раздѣты и укладывались спать, какъ вдругъ раздался стукъ въ дверь... Отецъ былъ человѣкомъ нервнымъ и вспыльчивымъ. Отворивъ дверь, онъ былъ крайне удивленъ при видѣ въ столь поздній часъ — (было около десяти съ половиной вечера) — предъ собой полицейскаго чина, вѣжливо извинившагося за безпокойство и спросившаго про студента Московскаго Университета А. Наумова, которому онъ имѣлъ срочную надобность вручить повѣстку отъ Петербургскаго Градоначальника генерала Грессера, съ вызовомъ его къ нему въ канцелярію на слѣдующее утро. Отецъ, не впуская пришедшаго въ номеръ, еле далъ ему договорить и раздраженнымъ голосомъ заявилъ, что никакого студента съ нимъ нѣтъ и никакой повѣстки отъ него не приметъ. Съ этими словами онъ захлопнулъ передъ самымъ носомъ полицейскаго дверь и заперъ ее на ключъ. Обезпокоенный папа вернулся ко мнѣ и сообщилъ о вызовѣ меня къ Грессеру, грозная слава о которомъ доходила и до нашей провинціи. „Я сказалъ, что тебя нѣтъ. — Знаешь, Саша, удеремъ-ка завтра утромъ отсюда по добру по здорову!” Я сталъ уговаривать отца остаться, обѣщалъ утромъ отправиться въ канцелярію къ Градоначальнику, вызывавшему меня, вѣроятно, для отбытія пустой формальности. Отецъ слушалъ, крутилъ свой усъ и категорически заявилъ о своемъ непреклонномъ рѣшеніи завтра же утромъ съ первымъ возможнымъ поѣздомъ уѣхать обратно въ Москву.

Сказано — сдѣлано. На другое же утро взялъ меня отецъ въ охапку и увезъ въ Москву обратно...

Не успѣли мы войти въ наши меблированныя комнаты Базилевскаго, какъ меня уже поджидали двое господъ въ штатскомъ, потребовавшіе меня въ участокъ для допроса. Отецъ вспылилъ и сталъ ихъ увѣрять въ необходимости меня оставить въ покоѣ, въ риду моей полной непричастности къ какимъ-либо студенческимъ проступкамъ, на что полицейскіе агенты резонно отвѣтили, что, прежде всего, надлежало выяснить причину моего неподчиненія требованію Петербургскаго Градоначальника.

Разволновавшегося отца пришлось всячески успокаивать, чему помогли и сами полицейскіе. Черезъ нѣсколько часовъ все выяснилось, и я, отбывъ допросъ, благополучно вернулся домой къ общей радости моихъ родителей. Вотъ какъ и чѣмъ кончилась моя первая поѣздка въ сѣверную столицу: ни ея, ни брата я не повидалъ — Грессеръ напугалъ!

17

Московскій Университетъ временъ моего студенчества славился выдающимся составомъ своихъ профессоровъ и въ частности, по Юридическому Факультету. Такія имена, какъ А. И. Чупровъ (политическая экономія и статистика), И. И. Янжулъ (финансовое право) , Н. П. Боголѣповъ (римское право), Павловъ (церковное право) могли справедливо называться красой и гордостью русской науки и профессуры.

На первомъ курсѣ основными предметами были: исторія русскаго права, исторія римскаго права, политическая экономія и энциклопедія права.

На второмъ курсѣ: римская догма, государственное право, финансовое право, церковное право, статистика и исторія философіи права.

На третьемъ и четвертомъ курсахъ проходились: уголовное право (матерьяльное и процессуальное), гражданское право (тоже матерьяльное и процессъ), международное право, полицейское право, торговое право и рядъ необязательныхъ предметовъ: тюрьмовѣдѣніе, судебная медицина и др. Богословіе можно было слушать на любомъ курсѣ.

Римское право (исторію и догму) читалъ профессоръ Николай Павловичъ Боголѣповъ — выдающійся знатокъ этого предмета, и обладавшій исключительной способностью — ясно, внятно и интересно передавать слушателямъ огромный, сложный и трудный для усвоенія матерьялъ своихъ курсовыхъ лекцій. При всемъ этомъ, Николай Павловичъ слылъ, и в дѣйствительности былъ, „грозой” факультета, будучи профессоромъ чрезвычайно требовательнымъ и безпощаднымъ на провѣрочныхъ испытаніяхъ и государственныхъ экзаменахъ. Всей своей фигурой, отточенностью своихъ лекцій, строгостью къ исполненію своихъ обязанностей, Николай Павловичъ какъ бы олицетворялъ самъ собой „jus strictum populi Romani”. Требованія его къ студентамъ въ отношеніи записи лекцій были неумолимы — всякій долженъ былъ имѣть свой конспектъ, который Николай Павловичъ тщательно провѣрялъ на семестровыхъ зачетахъ, попутно дополняя устными разспросами.

Надо отдать справедливость, что записывать за Николаемъ Павловичемъ было чрезвычайно легко — настолько отчетливо, не торопясь, читалъ онъ на обоихъ курсахъ свой предметъ. Всякая сказанная Николаемъ Павловичемъ съ каѳедры фраза, каждое слово — были имъ предварительно обдуманы, взвѣшены и потомъ громко, размѣренно, отчетливо сказаны. Такихъ же отвѣтовъ онъ требовалъ и отъ студентовъ — „non multa, sed multum”.

Благодаря всѣмъ этимъ качествамъ Боголѣпова, студенты-юристы, въ общей массѣ, знали его курсъ римскаго права основательно и мѣстами, какъ говорится, „на зубокъ”.