Пётр Фурса - Мачты и трюмы Российского флота

– Ты... что... отравить... меня... хочешь? Я тебя... я тебе...

– Извините, но ведь я выполняю ваши приказания по вводу вашей же матчасти в строй, – несколько ошалело плеснул свое алиби врачеватель.

– Что? Да я... Пей сам остатки! Пей, кому говорю! Приказываю!

– Есть.

Приказание было исполнено беспрекословно и точно. И здесь я понял, что не все методы лечения, несмотря на их эффективность, приемлемы на практике. Картина с судорожным хватанием воздуха повторилась. Только теперь уже на глазах подобревшего начальника, который в награду за лечение, услужливо поднес мне стакан холодной воды. Утром комбриг был совершенно здоров, а я поощрен тем,что не наказан.

Переход продолжался. Размеренность корабельной жизни вырабатывала в людях определенный набор условных рефлексов, предохраняя психику от срывов и лишних стрессовых ситуаций. Вовремя укладывала человека в койку и поднимала его на ноги; вовремя плескала в желудок порцию пищеварительных ферментов, призывая к столу; по расписанию выдергивала на политические занятия, объем которых не выходил за рамки статей в КВС (журнал “Коммунист вооруженных сил”), создавая в коре головного мозга отрицательный, слабо пульсирующий фон.

Море начинало баловать. Я лежал в каюте и думал, насколько часто случайное стечение обстоятельств поворачивает жизненные планы индивидуума на противоположные курсовые углы и, несмотря ни на что, гонит человека к глубинам и мелям бытия. Действительно, можно поверить в судьбу и рок. Фатализм сплошной.

С седьмого класса деревенской восьмилетки я шлифовал свои знания бессистемно, как и все учащиеся школы. Никаких планов на будущее не имел и довольствовался тем, что жизнь иногда подсовывала пряники в виде самовольной отлучки из дома в кино в колхозный клуб, или удачного набега на соседский сад. И всем был доволен.

Лето 1968 года внесло определенную сумятицу в чувства и дало информацию к размышлению. К сестре моей, Елене, начал женихаться молодой моряк из соседней деревни. Аркадий Арсентьевич. В черной шикарной фуражке с золотым, чуть позеленевшим крабом, форменной тужурке, опять же, со слегка позеленевшим золотым шитьем, он казался мне, никогда не видевшему моря, олицетворением романтики и мужества, морского благородства и свойственного только морякам непоказного превосходства бывальщины над деревенской обыденностью. Красочные рассказы, иллюстрированные множеством фотографий, красивые заграничные безделушки и плащи “болонья”, бывшие тогда в дефиците, сыграли свою коварную роль в моей жизни. Отныне на вопрос “кем ты хочешь быть”, ответ следовал лишь один:

– Моряком.

Однако, родители воспринимали это заявление со свойственной патриархальщине снисходительностью. И после окончания восьмилетки, повелением родительского указа я направлен был в городской поселок Желудок (не путать с желудком) для сдачи конкурсных экзаменов на поступление в медицинское училище. Однако в сочинении, которое было предложено к написанию абитуриентам, я намеренно сделал в каждом слове по ошибке, удивив своей дремучестью видавших чудеса лингвистики, орфографии и синтаксиса преподавателей. Получив единицу и навсегда записав себя в непревзойденные интриганы и авантюристы, несостоявшийся фельдшер на попутном тракторе с прицепом прикатил домой к вящему неудовлетворению родителей. Позеленевшее золотое шитье на погонах второго механика теплохода “Морской” класса “река-море” начало свою коварную работу. К тому же, родившись под созвездием Козерога, я однажды прочитал в гороскопе: “Мужчине, родившемуся в период с 21 декабря по 21 января, присущ дух бродяги, дух моряка, дух авантюриста”. И мудрость древних астрологов укрепила меня в решении во что бы то ни стало – быть моряком. А уж объявив всем своим знакомым девчонкам об этом решении и повторяя навязчивую идею ежедневно всем и каждому вслух, не стать моряком я уже не мог, как не могла не сгореть Воронья слободка в городе Черноморске.

– Хирургу сочно прибыть в амбулаторию.

Такая команда может означать только одно – с кем-то случилась беда. Через несколько секунд моему взору предстал моряк с наложенным на правое плечо жгутом и разорванной на две части кистью. Рядом хлопал крыльями начальник медицинской службы.

– Ах, ах! Я не знаю, как вы справитесь! (Это ко мне). Ах, ах! Анатомия кисти очень сложна! Ах, ах! Травматизм... Ах, ах! Инвалид! Ах, ах! Ленинград! Ах, ох!

Операционная был развернута быстро, и я приступил к своей первой в море сложнейшей операции. Только специалист может понять, насколько непросто шить из лоскутьев сухожилий и сосудов, если к тому же палуба уходит из-под ног. Через четыре часа ювелирной работы кисть моряка была восстановлена. Пострадавший занял свое место в корабельном лазарете. Что же произошло?

Крейсер отрабатывал заправку топливом кильватерным способом на ходу. Для того, чтобы передать топливные шланги с танкера-заправщика на крейсер, вначале подается тонкий трос-линь, на конце которого укреплена “кошка” с тремя или более острыми крючьями. Матросы, схватив поданный бросательный конец, посредством его втягивают на корабль шланги и подсоединяют к приемным горловинам цистерн. При заправке кильватерным способом шланги подаются с носа танкера на корму заправляющегося корабля, или, наоборот, с кормы танкера на нос корабля, принимающего топливо. Работа связана с определенным риском и требует от команды высокой слаженности и сноровки.

В момент, когда этот самый матрос схватил бросательный конец, корма крейсера была внезапно поднята волной метра на три. Острый крюк кошки вонзился в основание ладони, и в мгновение ока разорвал кисть надвое. И хорошо еще, что товарищи успели схватить неудачника и не дали упасть ему за борт. При состоянии моря три балла и более, да еще ранней весной в Татарском проливе при температуре воды + 1 (+ 2) градуса, вероятность спасения человека практически равна нулю.

За проведенную операцию я получил благодарность командира.

...В Императорскую, ныне Советскую Гавань, крейсер входил в шестнадцать часов по местному времени. Пасмурный северный день в противовес надрывавшемуся на баке оркестру гасил радостное чувство встречи с берегом. Живописные высокие берега, изрезанные системой бухт, ласкали взор проплешинами сгоревшей тайги вперемешку с участками низкорослого соснового леса, в котором все же больше было лиственниц. Маяки тускло поблескивали желтыми, выцветшими за долгую зиму, глазами, жалуясь на свою незавидную церберскую судьбу. Справа, на высоком берегу, виднелось несколько пятиэтажных домов, обозначенных на крупномасштабной карте под названием пос. Заветы Ильича. Слева призывно манил огнями город. Советская Гавань. Прижатый к земле низкими облаками, казалось, он взывал к милосердию. На пирсе бухты Бяудэ, куда предстояло швартоваться крейсеру, стояла жиденькая кучка членов семей военнослужащих, прибывших на встречу с главами семейств. Цветы отсутствовали. Чепчиков в воздухе не было. Наличествовала лишь торжественность момента. Оркестр, ошалев от собственной прыти, наяривал “Прощание славянки”. Военный дирижер Михайлов исходил потом.