Александр Авдеенко - Наказание без преступления

Что я могу сказать в ответ на гневную тираду? Только то, что ему хочется слышать. Сейчас много людей произносят речи, похожие на его гневные филиппики.

Я что-то промычал нечленораздельное. Но он и этим доволен. А может, сделал вид, что доволен.

Типичная для настоящего времени ситуация. Типичные праведные товарищи. Я, например, не думаю, что в области не найдешь сейчас честного человека. Не думаю также, что надо иметь семь пядей во лбу, чтобы отличить настоящего человека от прогнившего насквозь подлеца, фашистского наймита. Верю, что и Прамнэк так не думает. Но мы оба, не сговариваясь, дуем в одну дуду. Он мне подыгрывает, я — ему. Так надо. На всякий случай, если стены имеют уши. Он меня боится, я его опасаюсь. Он меня убеждает, что является честным советским человеком, и я этим же делом увлечен. Он мне доказывает, что всей жизнью, всей душой, всеми помыслами предан Сталину, а я, в свою очередь, не отстаю от него. И при этом мы оба не притворяемся, абсолютно искренни.

Мы с Прамнэком заражены страхом перед бушующими в стране репрессиями, но тщательно скрываем друг от друга эту сторону своих переживаний, чтобы, не дай бог, не возникла у кого-нибудь опасная мысль: на воре шапка горит. Свой страх перед «ежовыми рукавицами» мы топим в выспренном и урапатриотическом говорении. И это так надо. Инстинкт самосохранения требует потери какой-то части человеческого достоинства, совести, стыда, скромности.

Прамнэк, догадываюсь, с тех пор как прибыл в Донбасс, ищет еще не разоблаченных, затаившихся врагов народа, выкорчевывает их с помощью работников государственной безопасности. Перегруженный такого рода делами, не находит времени увидеть Донбасс не на карте, а в натуральной величине. Для него пока терра инкогнита Горловка и Алчевск, Краматорск и Мариуполь, Константиновский и Краматорский металлургические комбинаты, комбинаты Макеевки и Азовстали, соляные копи, шахты Артемовска и самые старые рудники Лисичанска, хлебные поля Волновахи и Марьинки, рыбные промыслы, сады и виноградники Приазовья.

Бедный Прамнэк. Вернейший исполнитель указаний товарища Сталина, солдат партии Прамнэк.

Промышленность Донбасса не выполняет государственных планов ни по чугуну, ни по стали, ни по углю, ни по химии, ни по машиностроению. Огромный регион в этом году работает хуже, чем в тридцать шестом. Производительность труда резко снизилась. Но прорыв на трудовом фронте нового секретаря тревожит меньше, чем на кадровом, идеологическом. Первым делом — выкорчевывание врагов народа, замена их людьми сталинской закалки, а все остальное приложится само собой. Так охарактеризовал политическую обстановку в стране вождь. Так, только так понимает ее и Прамнэк.

Разговорился Прамнэк. Ему еще и еще хочется убеждать меня в своей причастности к безгрешной плеяде соратников Сталина. Ему нравится, что я внимательно и сочувственно его слушаю. Лицо подобрело, потеплело.

Он смотрел на меня совсем-совсем доброжелательно. Если бы в данную минуту я о чем-нибудь попросил его, он бы все сделал. И мне, честно говоря, захотелось воспользоваться благоприятным моментом и попросить его разобраться, почему задерживается оформление моего приема в партию. Все прошло более чем хорошо на партсобрании, на бюро заводского партийного комитета, в горкоме и вдруг по какой-то причине движение застопорилось. Прамнэк, если бы я ввел его в курс дела, в самое короткое время решил бы мою судьбу. И все-таки, несмотря на уверенность, что он помог бы мне, я не попросил его распутать загадочную историю. Что-то удержало. Чего-то испугался. В чем-то засомневался. Наверное, в том, что сумею толково изложить необычную просьбу. Или, может быть, в том, что сейчас, в разгар смертельной борьбы с врагами народа, такого рода просьбы не только неуместны, но и весьма подозрительны. А если уж до конца быть откровенным перед самим собой, то я попросту не посмел отстоять перед первым секретарем обкома свое законное и моральное право беспартийного большевика вступать в ряды партии коммунистов. Что было, то было. Стыжусь. И каюсь в слабости. Утешил я себя тем, что решил высказать свою просьбу Прамнэку в другой раз, во время новой встречи.

Не успел.

В один прекрасный день пропал и Э. Прамнэк. Не зря нервничал, боялся. Не помогли ни проклятия в адрес врагов народа, ни клятва в верности и преданности Советской власти и лично товарищу Сталину. Говорят, его взяли в обкоме, в собственном кабинете. Вот такие дела творятся у нас в Донбассе. Как и во всей стране. Кому же теперь верить, если и такие люди, как Прамнэк, носили маски? Не миновать высшей меры, как и предшественнику Саркисову. Кто-то будет третьим и долго ли он продержится в кресле первого секретаря обкома?

Прислали Щербакова Александра Сергеевича, моего старого знакомого по Москве, бывшего секретаря вновь созданного Союза писателей. Я с ним знаком с тридцать четвертого года. Вот кто одним махом устранит все формальные препятствия, воздвигнутые каким-то чинушей на пути моего приема в партию. Заводской партком, имеющий права райкома, утвердил кандидатом, горком тоже единодушно одобрил мое давнее желание стать коммунистом, а вот последняя инстанция, обком, придрался к анкете, заполненной мной не по установленным правилам. Позволил себе ответить на два вопроса не так, как положено. Там, где надо было написать «украинец» или «русский», меня угораздило присвоить себе национальность интернационалиста. Нет такой национальности, сказали мне в обкоме. А в графе, где говорится о месте постоянного проживания или что-то в этом роде, я еще больше оскандалился: написал, что всю страну считаю своим родным домом. Глупо, конечно. Неисправимый романтик. И, кроме того, первый раз имею дело с такой строгой анкетой, требующей точных ответов. Но не только эти две ошибки поставили мне в вину. Была еще третья, самая крупная. Я к ней не имел никакого отношения, даже косвенного, но ее почему-то приписали мне. На другой день после того, как бюро горкома подтвердило решение заводского парткома о принятии меня кандидатом в члены ВКП(б), в газете «Макеевский рабочий» на первой странице, рядом с названием газеты, да еще крупным шрифтом было напечатано об этом рядовом обычном решении.

— Вы, конечно, читали заметку о себе в городской газете? — спросили меня в обкоме партии.

Я ответил утвердительно.

— И как вы к этому отнеслись?

Я пожал плечами, промолчал. Мне стыдно было признаться, что сообщение было для меня приятной неожиданностью. Более того, оно обрадовало меня тем, что я уже, как сказано в газете, принят в партию и могу считать себя коммунистом. Мое молчание не удовлетворило заведующего отделом, и он стал допрашивать жестче.