Александр Авдеенко - Наказание без преступления

— Я спрашиваю, как отнеслись к сообщению о своем приеме в партию в «Макеевском рабочем», напечатанном на самом видном месте да еще крупным шрифтом?

Я чистосердечно рассказал все, как было.

— Значит, вам не показалась нескромной заметка в газете?

— По правде сказать, нет. Как было, так и напечатано.

— И вы не подумали о том, что данная заметка, вот она передо мной, опережает события, как бы пытается влиять на тех, кому надлежит выдавать вам партийный документ, в данном случае кандидатскую карточку?

— Нет, не подумал. Не было причин. Ведь в уставе сказано, что решение первичной парторганизации вступает в силу после утверждения его райкомом или горкомом.

— И последний вопрос. Вы, лично вы давали информацию о том, что горком подтвердил решение первичной организации?

— Нет, не давал. Я даже не был в тот день в редакции.

— А знали вы, что газета собирается напечатать такое сообщение?

— Нет, не знал.

Завотделом сложил свои бумаги в папку, завязал тесемочками, потом казенным голосом, не сулившим ничего хорошего, сказал:

— У меня больше вопросов нет. Вы свободны. До свидания.

Вот так закончилась моя попытка стать коммунистом. Решение первичной организации о приеме меня в партию утверждено горкомом партии, стало быть, я должен получить кандидатскую карточку. Но я не получил ни через неделю, ни через две. Дело застопорилось. И никто не считал нужным мне объяснить, могу я считать себя формально коммунистом или нет, отказано или не отказано мне в приеме.

Все это я сразу же, в первые минуты встречи с Щербаковым, рассказал ему и попросил разобраться в моем деле.

Александр Сергеевич что-то записал в настольный календарь.

— Хорошо, я разберусь. — Положил перо, посмотрел мне прямо в глаза, сказал. — Это хорошо, что вернулись в Донбасс. Родные стены всякому человеку и сил, и ума, и предприимчивости, и трудолюбия прибавляют. Так или не так у вас?

— Так, Александр Сергеевич. Я много работаю в родных краях. Написал для Мосфильма киносценарий. Доделываю и переделываю большой роман о современном Донбассе. В центре событий шахтеры-ударники истинно коммунистического труда.

— Прекрасно. А как с вредителями? Попадут они на страницы романа? Вы их видели живьем? Я имею в виду врагов народа.

— Видел. Бывал на процессах на Ханжонковской группе шахт, на Марковской. В Макеевке.

— Навидался и я этих зверей с дипломами инженеров, мастеров, а то и в звании стахановца. Глубоко замаскировались. В секретари обкомов пролезли. В члены ЦК. И даже кое-кому удалось втереться в доверие товарища Сталина и стать членами Политбюро.

Слова Щербакова поразили меня сходством с тем, что так недавно в этом же кабинете говорилось Саркисовым и Прамнэком. И, грешным делом, подумал о том, что и этот, третий, может разделить участь предшественников.

Никто не застрахован от высшей меры наказания. Смертельная беда налетает внезапно в облике сотрудников НКВД, каких-то троек, заменяющих суд.

Слава богу, беда миновала Щербакова.

Вскоре после разговора с Александром Сергеевичем я получил кандидатскую карточку, а ровно через год, в начале тридцать девятого, стал членом партии.

Живу я, когда наезжаю в Москву, все в том же доме в Большом Комсомольском переулке.

Мне не положено тут квартировать, так как был изгнан из важнейшего по нынешним временам ведомства, которому принадлежит этот дом. Но почему-то не выселяют. Более того, управдом, который сейчас стал для многих зловещей фигурой, при встрече со мной подчеркнуто любезно раскланивается, справляется о здоровье. В прошлом году он еле замечал меня. Почему же теперь я стал для него персоной? После некоторого размышления я решил, что управдом причислил меня к неприкасаемым .

Он по секрету рассказал, что творится в нашем громадном доме. Ни единого подъезда нет, где не опечатано пять-шесть, а то и десять квартир. Называет при этом должности и фамилии лиц, носивших по два, три и четыре ромба. С каждым днем дом становится малолюднее.

— А дети с кем остаются? — спросил я управдома.

— Отправляют в спецзаведения. Детские дома.

Мороз по коже пробирает.

Многих, кто исчез бесследно, я хорошо знал. Казалось раньше — преданы партии, Советской власти. Большевики. Командиры Красной Армии. Чекисты.

Владимир Киршон. Ведущий драматург. Его пьесы ставились чуть ли не в каждом городе. Исчез.

Афиногенов, недавно процветавший, тоже живущий в нашем доме, висит над пропастью. На волоске его жена-американка.

Фадеев тоже житель нашего дома. Непохоже, что загремит в тартарары. Возбужденный, краснолицый, веселый. Хохочет на всю улицу. Вчера он и Валентин Катаев, увлеченные каким-то разговором, никого не замечая, скорым шагом прошли по переулку, очевидно, спешили обедать к Фадееву.

Завидую. И удивляюсь. Не умею хохотать на всю улицу. Не до смеха сейчас. Да и не только мне. Притихла, приуныла Москва. Почему же так возбуждены Фадеев и Катаев? Отчего им весело? С Катаевым ясно — опубликовал потрясающую книгу «Белеет парус одинокий». А Фадеев? Большинство его сподвижников — враги народа: Леопольд Авербах, Алексей Селивановский, Михаил Чумандрин, Владимир Киршон, Иван Микитенко.

Написал киносценарий «Закон жизни». О современной молодежи, студентах медицинского института. О молодых чувствах, ревности, заблуждениях, счастливых обретениях. Не скрою: сценарий мне казался значительным по теме, остросюжетным, с убедительно выписанными характерами. Мосфильм одобрил его. Быстро нашлись и постановщики — молодые режиссеры Александр Столпер и Борис Иванов. Они приехали ко мне в Донбасс, жаждущие прорваться на большой экран, надеясь на мое содействие.

Едем в Москву. 2 марта 1938 года. Улицы столицы уже бесснежны. Сияет солнце. У выходов из метро продают привезенные с юга первые цветы: мимозу, подснежники, фиалки, крокусы.

В эти благодатные дни в центре Москвы, в Октябрьском зале Дома союзов, заседает Военная коллегия Верховного суда под председательством грозного Ульриха. Не менее грозен государственный обвинитель прокурор Вышинский. На скамье подсудимых, кроме Бухарина и Рыкова, бывшие наркомы Чернов, Розенгольц, Гринько, Иванов, бывший нарком внутренних дел Генрих Ягода, его помощник Буланов, бывший Первый секретарь ЦК КП(б) Узбекистана Икрамов, бывший полпред Раковский, бывший замнаркома иностранных дел Крестинский, бывшие кремлевские врачи Плетнев, Левин, бывший секретарь А. М. Горького Крючков. Двадцать один человек. Обвиняются в чудовищных по масштабу и жестокости преступлениях: вредительстве, шпионаже, в подготовке покушения на Сталина и его соратников, в разветвленном антигосударственном заговоре оппозиционеров и уклонистов всех мастей.