Иван Просветов - 10 жизней Василия Яна. Белогвардеец, которого наградил Сталин

Конечно же, Василий Григорьевич слышал о мире, который большевики 3 марта заключили с немцами и их союзниками: Россия отказывается от Финляндии, Прибалтики, Польши, Белоруссии, Украины и южных областей Кавказа, полностью демобилизует армию и разоружает флот; германские войска остаются на оккупированных территориях восточнее обговоренной линии до полного окончания войны. Для страны, понесшей великие жертвы, это был не мир, а позор. И Янчевецкий тогда не скрывал мотивов своего возвращения: «Я оставил спокойную жизнь за границей и пробрался через Украину и большевистский фронт, чтобы участвовать в борьбе с большевизмом и в возрождении родины» [6].

Ехали впятером: Василий Григорьевич, Женя, Миша, Мария Маслова – верный помощник-секретарь и Николай Можаровский – бывший служащий типографии штаба Румынского фронта. Ехали через Украину, где наводили порядок германские войска. «Немцы протягивали щупальца ко всем крупным центрам Малороссии, с целью постепенно занять весь юг России и создать себе прочную продовольственную базу для продолжения борьбы на западе, – переживал генерал Лукомский, посланный командованием Добрармии на Украину для связи с офицерскими организациями. – Один из обывателей правильно характеризировал чувство, которое испытывало большинство: «Шкура радуется, что мы освобождены от большевиков, а душа болит, что это сделано немецкими руками» [7].

Какими дорогами Янчевецкие следовали дальше, что видели и думали – неизвестно. Советская власть уже диктовала новые условия жизни: национализации, реквизиции, ограничения в правах имущих и образованных классов. Уже действовали «чрезвычайки». Власть пролетариата на местах была непререкаемой, мнительной, мстящей за былые обиды: вернувшегося с фронта офицера за отказ снять погоны могли приговорить к каторжным работам, а буржуазию, к коей причисляли всех, не занятых физическим трудом – обложить денежной контрибуцией. Однако, по словам Лукомского, постоянного террора еще не было: расправлялись с отдельными лицами, которых считали опасными и контрреволюционно настроенными.

На исходе мая наши странники оказались в Самаре. Там узнали о чехословацком мятеже. Чехословацкий корпус, доблестно воевавший в русской армии, был сформирован из сдавшихся в плен славян – подданных Австро-Венгрии. Большевики согласились отправить корпус в Европу, но кривым путем – по морю из Владивостока. Когда в Совнаркоме решили во избежание эксцессов разоружить корпус, эшелоны были в пути. Разумеется, чехословаки оказали сопротивление. И стали опорой антисоветских переворотов от Пензы до Омска.

8 июня чехословацкие части заняли Самару. Власть перешла к комитету членов Учредительного собрания, поддержанному офицерской организацией. Объявили запись добровольцев в Народную армию. Армия собралась маленькая, но боевая. Ее первые успехи облегчили мобилизацию. На пике побед батальоны полковника Каппеля, поддержанные чехословаками, взяли Казань и удерживали ее месяц. Но жители городов и деревень Поволжья в целом не горели желанием воевать с Советами. Как вспоминал начальник оперативного отдела штаба Народной армии Павел Петров, среди крестьян, пока все шло хорошо на фронте, замечалось сочувствие, было содействие, начинались неуспехи – начиналось уклонение. Даже мобилизованные офицеры служили неохотно, тогда как обстановка требовала исключительных по энергии командиров [8].

Большевики стягивали к Волге новые отряды, формировали группу армий. Говорили, что треть красноармейцев были латыши, мадьяры и китайцы, но остальные – русские, добровольцы и мобилизованные. Пусть дисциплина среди них поддерживалась жесткими методами, вплоть до показательных расстрелов, но они шли в бой. И это не укладывалось в голове: те, кто не хотел воевать с немцами, поднимали винтовки против сограждан. Причем под началом командиров, в числе которых, хотя бы и по разным причинам, было немало кадровых офицеров. Янчевецкому (и не ему одному) казалось, что большевизм – это общественное заболевание, эпидемически разлившееся по России, и когда оно будет побеждено, то станет предметом серьезного изучения историков, социологов и психиатров всего мира [9].

Чем помочь в борьбе с этой заразой? Василий Григорьевич решил делать то, что умел – выпускать газету. «На деньги одинокого купца, не знавшего, куда теперь их девать, была куплена типографская машина и бумага; были найдены брошенные теплушки, нашлись и люди, согласившиеся стать наборщиками и типографами» [10]. Вполне вероятно, помощь оказал купец Сурошников, на деньги которого некогда издавался «Голос Самары» (при Советах все его предприятия и дома национализировали, а сам он побывал в тюрьме).

В начале октября Народной армии пришлось оставить Поволжье и отступить к Уфе. Здесь еще в сентябре представители Комуча, Уральского и Сибирского правительств, казачества, национальных правительств, съезда городов и земств, социалистических партий, запрещенных большевиками, договорились о создании Временного Всероссийского правительства – Директории. Не успев ничего сделать, оно перебралось в Омск. Оборонять Уфу остались части Народной армии, поддержанные чехословаками. Бои шли с переменным успехом, ждали подкреплений с Урала, однако полки прибывали мало боеспособные. Когда нет единства во власти – нет армии, способной противостоять врагу. Лишь 4 ноября Директория сформировала совет министров и объявила, что все областные правительства «должны прекратить существование». И все равно единства не получалось.

«Всякий только по своему рецепту хочет спасти отечество. А оно – гибнет и гибнет, – писал Янчевецкий в своей газете (в типографии на колесах, с детьми и помощниками он добрался до Челябинска, где возобновил издание «Республиканца»). – Когда же мы от слов приступим к делу?» [11]. Этот номер вышел из печати накануне переворота.

«Новости, приходящие из Омска, говорят о горячей творческой работе, начавшейся в этой новой столице Сибири. Там начинают действовать лица, несомненно одушевляемые лучшими чувствами увидеть родину восставшей из грязи того унижения и позора, в которую ее сбросили волны анархии. Личность адмирала Колчака, достаточно известного всей России борьбой с большевизмом в Черноморском флоте и личным мужеством как исследователя северных морей и начальника минной флотилии в Балтийском море, привлекает внимание и симпатии русских людей своим рыцарским ореолом… Его заявления, что современная власть должна базироваться на широких демократических началах и к прошлому не может быть возврата, его призывы к возрождению родины – все эти слова будут встречены с самым полным сочувствием в широких массах населения. Есть много сомнений, опасений – все это мы признаем. Но не время теперь этим чувствам, когда необходимо единство действий всех партий для воссоздания русской свободы и достоинства и для борьбы с большевизмом» («Республиканец», 12.12.1918).