Галина Сапожникова - Кто кого предал

— Каким вам запомнился августовский путч?

— За несколько дней до событий приезжает к нам Чеслав Высоцкис, он был председателем райисполкома Шальчининкского района, и советуется. Дело в том, что они провели первый этап съезда депутатов всех уровней и договорились, что через месяц будут проводить второй этап, — о том, чтобы отделиться от Литовской Республики на манер Приднестровья. Он просил нас быть основой будущей армии. Для начала мы должны были осуществить защиту и охрану этого съезда, на котором они хотели принять конституцию. Мы приняли это дело если не с энтузиазмом, то с интересом. Он был у нас 15 августа и сказал, что съезд будет проводить через неделю. А 19-го произошел путч.

Первая реакция: ура, слава Богу! После обеда появляются люди из Алитусского пехотно-десантного полка: поставлена задача занять Верховный Совет. Они попытались провести рекогносцировку и столкнулись со сложностями — улицы перегорожены мощными блокпостами из бетонных блоков. Более того, заминирована набережная реки Вилии, все газоны и подступы к зданию Верховного Совета. И они попросили нас как местных жителей, хорошо знающих эти места, разведать лазейки. Мы поехали туда, нашли вариант, как пробиться через главную баррикаду. Вместо этого поступает команда от министра внутренних дел занять республиканский узел связи, а потом передать под охрану армии. Здание мы заняли, во второй половине дня туда прибыл разведбатальон из «Северного городка». А потом оказалось, что ни узел связи, ни сами разведчики никому не нужны, и им пришлось оттуда уехать. Все, кончился путч.

— Когда вы поняли, что с Литвой вам придется проститься?

— Когда стали выводить армию. 19 сентября пришел приказ о присвоении мне воинского звания майор. У меня как у начальника оперативного отделения отряда было много доверенных лиц, агентуры с того момента, когда я еще работал в ОМОНе, и все эти люди тоже остались бесхозными, но все равно со мной поддерживали связь и давали мне ценную информацию. В этот момент прежде всего интересовала возможность обезопасить бойцов вильнюсского ОМОНа. Таким образом, мне удалось два раза предупредить Володю Разводова о том, что в Москву отправили 70 литовских оперативников с его фотографиями. Несмотря на то, что телефон прослушивался, кое-что делать все-таки удавалось. Все это привело к тому, что в мае 1992 года со мной попросту решили расправиться. Сначала вызвали на допрос в полицию с вопросом — есть ли у меня табельное оружие и ношу ли я его с собой? Поскольку поняли, что я вооружен, решили со мной не связываться и пойти другим путем. Мой брат Андрей выдавал замуж свою приемную дочку, и ее жених где-то проболтался, что на свадьбе у него будет такой «свадебный генерал», как я. И «там, где надо», быстро приняли решение.

Полиция в то время была продажной и, видимо, попросту договорилась с бандитами. Во время свадьбы вдруг пронесся слух, что куда-то пропал жених. Выходим на улицу — там стоит человек 8 бугаев, и все уставились на меня… Били, топтали, я только слышал, как хрустела грудная клетка. Последняя мысль была: за что бьют так жестоко, ведь убьют же?! Я еще не понял, что был «объектом», я думал, это просто хулиганы.

— И после этого сделали правильный вывод, что лучше в Литве не оставаться?

— Нет, какие там «правильные выводы», что вы! Уже через два месяца я был на ногах и вышел на работу, уже в разгаре была кампания по выводу дивизии из Литвы. Потом очутился в Ленинграде, потом в Абхазии. Перед этим еще и в Приднестровье побывал. Не зря нас взяли на учет в КГБ пожизненно, в смысле оперативного наблюдения. Если трезво взглянуть, мы были мятежники, правда, легальные. Во всех нас было чувство нереализованности. Мы все готовы были умереть за страну! А тут получилось так, что никому не нужны. Поэтому людей, которые в 2014-м ехали воевать в Донбасс, я понимаю прекрасно…

Что рассказала жена Алексея Антоненко, Любовь Ивановна, когда не слышал муж:

— Вы не представляете, как нам тяжело было уезжать. Алексей сказал, что быстро оклемался и уже через два месяца был на ногах. Он просто ничего не мог помнить в больнице — как я ходила к командованию, как подняла всех на ноги, требуя, чтобы гражданину России оказали медицинскую помощь. Он не помнит того, что в полиции один человек сказал: «Я был стажером вашего мужа. Если вы хотите, чтобы он был жив, забирайте его из госпиталя и срочно увозите». И мы с друзьями и родственниками привезли его в этот дом, в голое поле, где не было ничего — ни окон, ни печки, — и глиной замазывали дыры в стене, чтобы пережить зиму.

Привезли его белого как мел, без кровинки в лице. И после открытой травмы головы размером в 14 сантиметров его понесло еще по всем этим Абхазиям, Ленинградам и Приднестровьям, потому что он не мог оставить своих ребят.

У нас своя жизненная драма — семья разорвана на две части. Старший сын остался в Вильнюсе, женат на литовке, внук ни слова не говорит по-русски. Младший живет в Белоруссии — со своими убеждениями и понятиями, и его дети не говорят по-литовски. Общаться они почти не могут…

…Видимо, очень сильно было что-то в том времени не так, если виноватыми оказывались те, кем страна должна была бы гордиться. Кто преступлением считал измену родине и стране. Кто не согнулся — как его ни гнули.

Но если им до сих пор приходится за это оправдываться перед своими же внуками, в портфелях у которых конфликтуют даже учебники, — явно что-то не так и во времени нынешнем…

За то, что Александр Бобылев был одним из организаторов референдума о сохранении СССР, ему отомстили тремя годами тюрьмы. Фото Г. Сапожниковой.

Жизнь в отсутствие официального врага для идеологов Литвы была невыносима: пугать обездвиженным после августовского путча советским монстром больше никого не получалось, армию должны были вот-вот вывести, ОМОН улетел, не попрощавшись, а местные коммунисты скрылись в подполье на просторах соседних стран… Как существовать стране, в которой количество желающих репрессировать явно превышает число потенциальных репрессируемых?

Если враги закончились, надо выдумать новых.

И той же самой осенью 1991-го Литва начала усиленно ковать миф о вооруженном подполье, которого на самом деле не было. В том смысле, что, придумав приговор, стала усердно впихивать в него всех, кто попадался под руку.

По первоначальной задумке это должны были быть злостные изменники родины, в планах которых был подрыв эшелонов и мостов. Но таковых в стране не оказалось. Тогда решили привлечь других — тех, кто публично выражал недовольство повышением цен на митинге 8 января 1991 года. Опять облом: к моменту объявления приговора подсудимые оказались гражданами России, поэтому на статью «измена родине» потянуть никак не могли. Ко всему прочему, некоторые из них — как, например, инженер вильнюсского НИИ радиоизмерительных приборов Александр Бобылев — встречались в здании Верховного Совета с членами правительства по их же приглашению. Не будешь же сажать человека в тюрьму за то, что он публично отказался пожать руку вице-премьеру…