Галина Сапожникова - Кто кого предал

Я ничего противозаконного не совершал. Я был верен присяге, выполнял конкретные приказы, поставленные руководством. Если руководство от этого отказывается, то пусть это будет на его совести. Я своих ребят до сих пор воспринимаю как пацанов, за которых буду стоять горой. Самому старшему из всех было тогда 27 лет. А сейчас они седые все…

До литовской границы от этого дома — всего 12 километров: казалось бы, можно руками ее потрогать, Литву, — а не получается. Опасно.

Хутор на краю старой белорусской деревни бывший заместитель командира по оперативной работе вильнюсского ОМОНа Алексей Антоненко спешно доделывал летом 1991-го, будто предчувствуя, что из Литвы все равно придется уезжать. Думал, в случае чего здесь можно будет спрятаться и ему, и ребятам из отряда. Место надежное, укрытое от чужих глаз: если бы не местный ксендз — мы б никогда его не нашли среди запутанных в узоры лесных дорог.

Идет дождь, из микроавтобуса первыми выпрыгивают мужчины, стекла автомобиля затемнены — слишком опасный набор составляющих для того, кто много лет живет под прицелом. Напряженный взгляд хозяина дома обжигает, как молния.

— Я родился в Вильнюсе, мать — полячка, отец — украинец. Когда мне исполнилось 16 и я выбирал национальность, сказал, что хочу быть русским. А мне говорят — нельзя, надо выбирать от родителей. Пришлось записаться поляком. Как мой отец попал в Прибалтику? Когда в 1944 году Литва была освобождена, Антанас Снечкус, первый секретарь Компартии Литвы, попросил у России помощи, нужны были специалисты, потому что все инженеры, что были, драпанули на Запад. Поэтому сначала на разведку поехал мой брат, он в то время как раз окончил техникум по холодильным установкам, и написал отцу, что тут можно устроиться.

Я проработал два десятка лет в органах внутренних дел Вильнюса. Уголовный розыск был по большей части русскоязычной организацией, литовцы в основном работали в ОБХСС и в министерстве — там, где места потеплее. А русаков бросали на черновую работу. С самого начала мы знали, что мы — люди второго сорта. Но не обижались. Где-то начиная с 1987 года, когда все уже перестали восторгаться Горбачевым, литовцы начали шептаться за спиной. Раньше с ними были прекрасные отношения, а теперь они общения избегали. Лозунги «Саюдиса» о демократии и свободе привлекали многих людей, только ярые коммунисты видели в этом крамолу, а остальным было интересно, что из этого получится. Но была вера в то, что, даже если Литва вдруг и отделится от Советского Союза, то все равно можно будет жить и работать. В конце концов, уголовный розыск — это борьба с преступностью, а преступность бывает при любой власти. Окончательно стало ясно, куда мы идем, когда осенью 1989 года «Саюдис» провел свой первый съезд, во Дворец спорта со всей Литвы съехались делегаты, и все, что там происходило, транслировалось по всем литовским телеканалам. И вот когда я услышал, каким образом собираются решить нашу судьбу, все стало ясно.

— Вы поняли, что отсидеться в окопе не удастся и все равно придется воевать?

— Примерно с 1987 года я начал присматриваться и прислушиваться ко всему, что происходит и думать о том, есть ли альтернатива? Потому что было ясно, что если Горбачев не предатель, то — дурак. Мы привыкли верить своим руководителям, а тут такое… Все катится нарастающими темпами, вот уже с тобой не разговаривают литовцы. Если раньше бывшие соратники тебя просто дичились, то тут вдруг задают сочувственный вопрос — ты собираешься из Литвы уезжать или нет? Я говорю — а куда мне уезжать? Я тут родился, это мой родной город. Когда они заявили, что в Литве будет только литовский язык и напринимали разных законов, на следующий же день на всех троллейбусных остановках объявления на литовском оставили, а на русском все соскребли ножом. Это выглядело так похабно… И вот ты идешь по городу, подходишь к остановке, видишь это — и тебе как плевок в лицо. Утерся молча и пошел дальше, прошел еще 200 метров, следующая остановка — а тебе еще плевок… Помню, 9 мая мы с друзьями захотели пойти на шествие в честь Дня Победы по проспекту Гедиминаса, который раньше назывался проспектом Ленина. Присоединяемся к колонне военных, которые идут строевым шагом, и какая-то женщина шипит нам вслед: «Паразиты». И так мне от всего этого стало удивительно… Идем дальше — налетает толпа студентов, кричат: «Геда, геда, геда!» (позор — лит .). И чуть ли в нас не плюет.

— Этот зверек национализма, который в конце 80-х был разбужен в литовцах, пробудился сам или кто-то ему помог?

— Людей накачивали средства массовой информации. Причем делалось это не напрямую. Я бы назвал это «ползучий геноцид». Даже преступников стали делить на своих и чужих. По телевидению обязательно подчеркивали, кто совершил преступление — русский, поляк или литовец.

Бывший заместитель командира вильнюсского ОМОНа Алексей Антоненко уехал из Литвы после того, как с ним пытались расправиться, избив до полусмерти. Но он выжил. Фото Г. Сапожниковой.

В поисках альтернативы я стал ходить на митинги. Мне очень понравилась идея Валерия Иванова насчет того, как решить национальный вопрос. Так же, как решали в Советском Союзе: если в Вильнюсе процент литовцев и нелитовцев составляет 50 на 50, значит, все чиновники, депутаты и министры тоже должны занимать места в той же пропорции. А литовцы возражали, когда я с ними говорил на эту тему. Они говорили — а где вы найдете столько умных русскоязычных?

Видишь, что это все уже комом катится, катится… Наконец наступил январь 1991-го. Я уже был в то время ярым противником «Саюдиса», стоял вместе с толпой во дворе Верховного Совета, когда Ландсбергис в страхе высовывался из окна со второго этажа. Может, если бы тогда люди ворвались вовнутрь и прикончили эту власть в зародыше, все было бы по-другому. Но не получилось. Безоружные не пошли против вооруженных.

— Вы перешли в ОМОН, когда уже все случилось: и события 13 января, и раскол отряда. Почему ждали почти до мая?

— Я и раньше хотел туда перейти в качестве рядового бойца, но мне отказали. Сказали: у тебя есть великолепная возможность нам помочь, потому что ты находишься в гуще событий. Я давал в отряд много ценной информации.

О том, например, как в мае 1991-го на белорусско-литовской границе был убит участковый инспектор белорусской милиции капитан Александр Фиясь, о чем в Литве вспоминать не хотят.

Он ехал в Вильнюс на своей автомашине с женой и детьми. Там стоял «таможенный» вагончик, он этим самозванцам не подчинился и попер прямо через шлагбаум. А в кустах сидел секретный пост, вооруженный двустволкой, и кто-то выстрелил ему в спину. Парня, который стрелял, задержали и посадили в ИВС (изолятор временного содержания. — Г. С. ), а я в то время как раз занимался внутрикамерными разработками задержанных. Я устроил ему очень «хорошее» соседство, подсадил в камеру своего человечка, который рассказал потом, как прокуроры учили его сокамерника, что нужно говорить. Картина была ясна, но в печати везде вышло, что это будто бы Фиясь сам первым выхватил оружие… Парень, который выстрелил, был потом оправдан, как правильно исполнивший инструкцию.