Ольга Матич - Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи

Еще о «паясничании»: в Мюнхене дед сделал для меня крашеного картонного паяца на веревочках; только что кончилась война, игрушек не было. Паяц висел у него в комнате – впрочем, это и была квартира дедушки и бабушки. Я дергала за веревочки, и паяц плясал. Жизнь дедушки, тогда – семидесятилетнего, сильно переменилась: у него стало больше времени заниматься внучкой, чем раньше, когда его жизнь была занята профессиональными делами. Он водил меня в Английский сад, на Принцрегентенштрассе, где стоял Ангел мира, к которому я любила взбираться на постамент, и к Новой ратуше – слушать в двенадцать часов бой курантов и смотреть на танцоров и рыцарей в человеческий рост. Хотя Мюнхен сильно пострадал во время войны, ратуша и Ангел мира сохранились. Еще мне запомнилось облачение митрополита Анастасия (Грибановского) перед службой, на которую дед меня как-то сводил; оно произвело на меня большое впечатление. После этого я молилась, чтобы мой новорожденный брат Миша стал митрополитом, даже устроила у деда под столом церковь и усердно кадила в ней, разумеется, без ладана.

Мое увлечение митрополитом Анастасием продолжилось в Калифорнии; помню, как в Монтерее, еще девочкой, я преподнесла ему букет из белых, синих и красных полевых цветов, символизировавших русский флаг. Мы собрали его с отцом в память о наших немецких прогулках, пусть в Калифорнии срывать полевые цветы и воспрещалось!

Смерть деда, при которой я присутствовала, была для меня большой утратой. Он умер от рака. В последние недели ему вспрыскивали демерол, который врачи в 1960-е годы предпочитали морфию. Иногда это делал сам доктор, и, несмотря на сильные боли и слабость, дед находил в себе силы острить; один раз он сказал: «Я никак не ожидал на старости лет стать „amoral“». За день до смерти ему померещилось, что его преследуют большевики; убегая от них, он упал с постели. Сам он встать уже не мог, и его поднял с пола мой отец. Возможно, деду вспомнился 1920 год, бегство из Крыма. (В 1930-м, умирая в Белграде, бабушка Алла твердила в бреду: «А были причины для революции!»)

Последние дни дед часто вспоминал детство, дом, где жила его семья, в особенности сад, о которых он никогда не говорил. Он уже много десятилетий не курил, но просил у внука, моего брата, папиросу, надеясь, что шестнадцатилетний юноша, в отличие от других, даст. Миша давал ему „пригубить“, но не затягиваться, чего дед и сам уже не мог. Он умер в восемьдесят семь лет в монтерейском доме моих родителей, с которыми прожил семь лет после смерти второй жены. Это было в самом конце 1963 года.

Дед с внуками. Сан-Франциско (1949)

Его похоронили на Сербском кладбище под Сан-Франциско, там же, где бабушку; фактически оно уже очень много лет как русское. Недавно я показывала его студентке, писавшей дипломную работу о кладбищах. Чтобы найти одну могилу, я зашла в офис смотрительницы, которой оказалась та же итальянка, что и в 1963 году, только сильно постаревшая. К моему удивлению, она вспомнила деда, хотя он умер пятьдесят лет тому назад, к тому же, живя в Монтерее, редко приезжал на кладбище. Видимо, учтивый, высокий и красивый старик выделялся среди русских эмигрантов Сан-Франциско.

Александр Дмитриевич Билимович, сын военного врача, дослужившегося до чина статского советника, родился в 1876 году в Житомире; он был старшим из троих детей (брата звали Антон, сестру – Мария). Обе их бабушки были полячками, то есть дети были наполовину поляками. Он не любил, когда я напоминала ему об этом, хотя его сестра вышла замуж за поляка и под конец жизни приняла католичество, чтобы быть похороненной вместе с сыном, который погиб совсем молодым. Дед был русским националистом; когда в 1918 году Киев был занят гетманом Скоропадским, он официально отказался от украинского «подданства», которое все киевляне тогда получили автоматически. При этом и дед, и мои родители называли себя русскими патриотами, а националистами считаться не желали.

Родители А. Д. Билимовича

Дедушка закончил классическую гимназию в Житомире, затем, в 1900 году, юридический факультет Университета св. Владимира в Киеве (и то и другое – с золотой медалью) и был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию; в 1904 году его назначили приват-доцентом по кафедре политической экономии и статистики. В те же годы он преподавал на Высших женских курсах, где у него училась Анна Ахматова, тогда еще Горенко. Об этом я узнала от известного литературоведа Романа Тименчика, рассказавшего мне, что в ее индексе (зачетной книжке) значился А. Д. Билимович; моя мама об этом не знала. Ведь это было до того, как Ахматова прославилась.

Александр Билимович (начало ХХ века)

Алла Витальевна Шульгина (начало ХХ века)

Между 1905 и 1911 годами дед много времени проводил в немецких и австрийских университетах; в Берлине он слушал лекции Густава фон Шмоллера, ведущего экономиста младшего поколения так называемой Немецкой исторической школы, а потом (в 1910 году) работал в Вене с видным «маржиналистом» Ойгеном фон Бём-Баверком [144], чья теория оказала на него существенное влияние. (В журнале Баверка дед опубликовал свою первую статью на немецком языке.) Идеи немецких ученых сказались на его магистерской диссертации о землеустроительном законодательстве в России (1909), защитив ее, дед сделался экстраординарным профессором Киевского университета. Докторскую диссертацию (о меновых ценностях и ценах) он защитил в Петербурге – главным оппонентом был П. Б. Струве – и в 1915 году стал ординарным профессором, возглавив кафедру политической экономии и статистики. К тому времени он стал одним из ведущих специалистов по экономико-математическому направлению в России. Во время Первой мировой войны он занимал должность заместителя директора Киевского военно-промышленного комитета, которым был киевский миллионер-сахарозаводчик Михаил Терещенко, будущий министр финансов (а затем – иностранных дел) Временного правительства. (С Терещенко дед встретился в 1949 году в Лондоне, приехав туда из Сан-Франциско по делам своей сестры.)

Одним словом, в России дед делал хорошую академическую карьеру и, не случись революции, скорее всего, добился бы еще больших успехов [145]. Он крайне отрицательно отнесся к участию В. В. Шульгина, своего зятя, в отречении Николая II, считая, что во время войны нужно было принять все меры, чтобы предотвратить смену государственного строя. Когда случилась Октябрьская революция, дед связал свое будущее с Добровольческой армией, став членом Особого совещания у Деникина, в котором возглавил Управление земледелия и землеустройства.