Ольга Матич - Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи

Я начала с расовых беспорядков, потому что Кен – выходец из гетто. Его родители разошлись, когда он был совсем маленьким; его воспитывали бабушка и дедушка со стороны отца. Она была уборщицей, он – грузчиком. Живя в опасном районе, разделенном враждующими молодежными бандами на четко очерченные зоны, Кен подростком на всякий случай носил с собой цепь (сам он ни к какой банде не принадлежал). Ощущение опасности в нем осталось: бывало, поздним вечером он явно настораживался, услышав шум на улице.

В школе он играл в футбол и занимался барьерным бегом; победы на местных соревнованиях принесли ему спортивные стипендии для учебы в университете; сначала он учился в UCLA, потом – в Государственном университете Аризоны, куда перешел, кажется, потому что в UCLA ему было трудно: ведь он был малограмотным и совсем малообразованным, а бегал хорошо и чуть не добежал до Олимпиады 1968 года в Мексике, где двое чернокожих бегунов-медалистов высоко и гордо подняли кулаки в перчатках, обозначавшие «власть черных». Это движение активистов-радикалов пришло на смену движению за гражданские права, связанному с именем Мартина Лютера Кинга. Когда мы с Кеном познакомились, его политические воззрения обретались где-то посередине.

Но главное не это, а то, что он доучился до PhD и всю жизнь проработал в университете.

Я тогда только начинала отходить от смерти Владимира, и Кен помог мне как психотерапевт. Самым весомым его вкладом в мою жизнь, однако, было участие в воспитании моей дочери, пусть он и не жил с нами, а приезжал на выходные, летом – чаще. Они с Асей полюбили друг друга. Кен был на двух ее свадьбах, а затем – на ее пятидесятилетии. Он подружился с моим братом Мишей и его тогдашней спутницей – фотографом Мартой Пирсон (потом переменившей фамилию на Касанаве). С Мишей его объединило то, что оба художники, но не только – Мишу тоже интересовал спорт, в первую очередь футбол (американский): как и Кен, в юности он им занимался. Говорили о политике, в основном сходясь в оценках. Моим родителям Кен был чужд, но они были с ним милы (как и он с ними), в особенности мама, которой это легче давалось. Однажды он поцеловал ее, здороваясь; потом она сказала мне, что его поцелуй был для нее «экзотикой». Скорее всего, для всех, кто меня знал, присутствие Кена в моей жизни было экзотикой – для всех, кроме Аси, которая не очень примечала расовые различия.

Стилистически – походкой, жестикуляцией, произношением – Кен совсем не желал походить на белого. Он отлично танцевал, что меня радовало. Однажды на вечеринке кто-то даже спросил мою подругу, не профессиональный ли Кен танцор. Чернокожие вообще отличаются от белых раскованностью движений и лучшим чувством ритма (к тому же Кен был в отличной физической форме – ежедневно пробегал много миль).

Кен Нэш (1978)

Он нравился моим подругам: Марине Романи, Магдалене Гилинской, Вере Уилер, более молодым – тоже. Те, кто был постарше, в основном профессора-слависты, держали дистанцию, но не все: Марианне и Генриху Бирнбаум он был интересен, они даже бывали у него дома [425], но люди менее открытые к чужому вообще не знали, как с ним разговаривать, а он – как разговаривать с ними: в Европе не бывал [426], образованностью не отличался, Достоевского, например, не читал, а может быть, до знакомства со мной даже не знал, кто это такой.

Впрочем, неожиданно для меня он вдруг решил прочитать «Братьев Карамазовых» и умно их со мной обсуждал. Оригинальными оказались некоторые его суждения о психологии персонажей, а также размышления о Смердякове – сделав-де его главным негодяем, Достоевский отчасти выразил свое отношение к униженному человеку из низов. Смердякова все используют, в том числе «братья» Митя и Иван, который, вместо того чтобы самому убить отца, влияет на Смердякова, и тот его «желание» исполняет. Получается, что, вместо того чтобы «поощрять» его попытки выйти из униженного положения, автор делает его убийцей. Эту необычную интерпретацию, отчасти отразившую жизненный опыт самого Кена, я впоследствии предлагала на обсуждение студентам. Прочитав «Войну и мир» несколько лет тому назад, он мне позвонил, чтобы поделиться впечатлением от описания двух ранений князя Андрея – под Аустерлицем и на Бородинском поле.

Что касается его друзей, то он знакомил меня только с теми из них, кто, как ему казалось, мог «соответствовать» белым. (Кен с этим заключением не согласился бы.) Он так и не познакомил меня со своей бабушкой – несмотря на то что мы провели вместе шесть лет, а он был с ней очень близок, всячески и регулярно ей помогал. О человеческих качествах Кена свидетельствуют и его отношения с бабушкой и дедушкой (который умер в первые годы наших отношений), и то, что много лет спустя он стал регулярно навещать своего старевшего отца, который его бросил.

В 1970-е годы Миша увлекался созданием временных инсталляций на природе, в основном из камней; временными они были потому, что их уничтожало время, иногда медленно, иногда стремительно – ветром или волнами океана. Создавались они коллективно. В один из наших с Кеном приездов в Монтерей Миша занимался проектом из этой серии на скалистом берегу океана в районе Биг-Сура, где происходит действие одноименного романа Джека Керуака. Это одно из моих любимых воспоминаний [427].

Тогда Кен писал чернокожих в сюрреалистическом стиле – мускулистые, гипертрофированно «маскулинные» (например, с фаллосом вместо головы) мужчины изображались в движении, углем на белом фоне. Можно сказать, что это было проявлением той же «власти черных», а в психологическом отношении – самоутверждением, хотя, несмотря на свою профессию, он это отрицал. Кен в принципе не любил раскрываться и держал свои глубинные чувства и комплексы под замком; ему не нр авилось, когда я ему на это указывала, хотя он умело анализировал других. Из других его картин мне запомнился портрет его любимого джазового музыканта Майлза Дэвиса, играющего на трубе. Особенно выразительными получились руки. Теперь он пишет абстрактные и фигуративные картины маслом в совсем другом стиле; к тому же цвет кожи и черты лица в них нераспознаваемы [428].

Кен Нэш. Женщина в красном (2010-е)

Кен хорошо знал джаз и приобщил к нему меня; так, через него я узнала замечательного саксофониста Джона Колтрейна. Мы ходили на концерты в джазовые клубы, слушали того же Дэвиса, южноафриканского трубача Хью Масекелу, уже старую Эллу Фицджеральд. Когда Аксенов был в Эл-Эй в 1980 году, Кен повел нас на Диззи Гиллеспи, опять-таки трубача. Кен с Васей друг другу понравились, и мы с Аксеновыми виделись довольно часто. Вася, в свою очередь, повел нас в гости к актрисе Ширли Маклейн, которая общалась главным образом с Кеном [429]: в культурном отношении он был ей понятней, чем русские, которых приводил Андрон Кончаловский. Скорее всего, именно они, а не Кен были для нее «экзотикой».