Анджей Ясинский - Воспоминания участника В.О.В. Часть 2

Находились также и рационализаторы. Один затягивается, который хозяин папиросы, другой широко раскрывает рот и ждет, когда курящий выдохнет дым. Одной папиросой накуривались двое. Ближе к наружной стене, за базарчиком, находились огромные под навесом уборные. Туда сливали параши из камер. В уборных было чисто. Убирали их какие-то бледные парни в гражданской одежде и синих беретах. По виду они были иностранцы и разговаривали на непонятном языке.

В центре двора стояла водопроводная колонна, над которой висела табличка с немецкой надписью "nicht trinket geufcengefarlich" ( прим. Почерк у отца плохой, а немецкий я не знаю, так что может быть написано неправильно ). Вода в колонке была теплая и чем-то пахла. Сколько бы ни пил эту воду, а жажды не утолишь. Тот, кто пил эту воду, потом все мучались животом. Я тоже решил испробовать воды из крана. Все-таки приятно пить воду не из бочки для баланды. Прошли сутки после этого и я надолго подружился с камерной парашей, которую я в день навещал по десять-пятнадцать раз. У меня открылся понос с кровью.

Пища в лагере была отвратительная. Это я говорю потому, что я понимаю, что она отвратительна. Однако истощенный организм требовал пищи и мы ели все, что только могло перевариться в желудке. Может быть, кое-кому мои уверения покажутся вздором. Ведь вкус и привычка к пище дело индивидуальное. Может кому и понравится. Для этого приведу каждодневное меню на обед. Обед состоял из пол-литрового ковша баланды. Ковш железный сделан из консервной банки. Кому не понравится баланда, может получить добавку по лбу ковшом. Баланда варилась из гнилой кукурузы или пшеницы. Сверху плавали проблески жира в виде червей из червивой кукурузы. Воды в баланде было вполне достаточно, а также и соли, если вдруг ее решили добавить. Для того, чтобы никто не жаловался, что обед без мяса - клали и мясо. Откуда-то привозили дохлых лошадей, сдирали с них шкуру, которая шла на укрепление и нужды германской империи, а мясо шло нам. Лошадиная шкура - это материальная ценность. А мясо от дохлых лошадей, хоть оно и было мясо, однако имперской армией в пищу не употреблялось. Этот ценный питательный продукт вместе с кишками варили нам, низшей расе. Хоть мы и были унтерменшами, великодушный фюрер в мясе нам не отказывал. Мы были людьми не гордыми, ели и это. Ел это и я, хотя у себя дома плохо смотрел даже на зажаренную курицу и копченые окорока. Я вообще плохо ел мясные блюда.

Справа от меня лежал усатый сосед из-под Одессы. Он был старый, ел все без разбора и ни на что не жаловался. Когда он замечал, что я начинал морщиться и раздумывать о способе употребления в пищу баланды с дохлятиной, то мягко советовал:

- А ты не думай ни о чем. Ешь это как лекарство. Ведь когда человек больной, он пьет лекарства. А они, эти лекарства, все же горькие. Однако человек пьет их. Так и ты. Представь себе, что ты пьешь лекарство, а не то, что тебя кормят плохими продуктами. Принимай еду как невкусное лекарство, не думай и не смакуй. Это еще ничего. А мне приходилось похуже.

И старый одессит рассказал, как осенью 1941 года их держали в лагере под открытым небом. Пленных в то время было много, разместить их было негде. Так они и находились на улице под дождем и снегом, да еще без еды. Ели сырую гнилую картошку. Мокли под дождем, мерзли при морозах, голодали и медленно умирали. Однако не все же умерли. Вот и ему тоже повело. И он остался в живых. Потом стало получше. Начали привозить в лагерь дохлых либо убитых лошадей. Порядка не было. Неприятностей из-за них было много. Привезут лошадь, бросят посреди лагеря. Рядом с лошадью - топор. Поодаль стоят немцы и кричат: "Рус, кушай". Огромная толпа голодных людей набрасывалась на дохлятину. Над головами мелькал топор, под который вместе с лошадью попадали и люди. Счастливчики уносили кусок дохлятины, менее удачливые выбирались из толпы с разрубленной рукой или головой, а третьих постигала участь дохлой лошади. Тот, кто рубил топором в тесноте, не мог видеть, куда он опускает топор, пленные толкались, некоторые пытались сами завладеть топором. Он машинально поднимал топор вверх, опускал его на тушу. Снова поднимал и опускал, до тех пор, пока была сила и он сам не успевал отрубить себе кусок мяса. Если в тесноте и сутолоке под топор попадало человеческое тело, рубили и его. Тут же, не глядя ни на что, прямо из-под топора хватали, что попадет в руки и кто как мог, на четвереньках между ног и живых тел выбирался из свалки. Рассказчик-одессит помолчал, потом добавил:

- Сколько людей так зарубили и съели. А все от голода. Жить-то охота. Умирать так, зазря, никому нет охоты.

- А что же немцы? - кто-то спросил. - Они-то чего смотрели?

- А что немцы? Они смотрели, смеялись, фотографировали. Потом для развлечения стреляли по куче людей из автомата. Спускали овчарок, снова смотрели, смеялись и фотографировали. Мы для них были вроде диких зверей. А может быть и хуже.

- Это чего, а вот у нас было в Кременчуге, вот это голодали. - Сказал худой человек в полувоенной-полугражданской одежде. - Мне как-то всю жизнь приходилось сидеть по тюрьмам. Тюрьма вроде бы мне дом родной. Вот и сейчас тоже сижу в тюрьме. Вам здесь плохо, а мне ничего, хорошо. Здесь лучше, чем в тюрьме. Здесь я пленный, а не преступник. Нам можно спать сколько хочешь, петь песни. Кушать тебе приносят. Хорошо! Как на курорте! А вот в Кременчуге! Вот это было да! Никогда не забуду. Хоть я и сижу всю жизнь по тюрьмам. Жрать почти ничего не давали. Как мы жили и сейчас не пойму. Полицаи ходили злые. Били что надо. В руках резиновый шланг, а в середине песок насыпан. Как даст меж ребер, так и душа из тебя вон. Мы и сами-то без их помощи умирали, а уже как всыплет полицай резиновым шлангом, так тот бедняга умрет обязательно. Обыкновенно они умирали ночью, к утру почему-то.

- А откуда тебе известно, что они умирали к утру? Что, ты им нянька был что ли? - Возразил кто-то.

- Да точно к утру умирали. А что мне врать? Польза мне что ли есть от этого? Ты же мне не дашь своей пайки за это. Когда такой доходяга вот-вот отдаст концы, ему не давали умереть самому. Кто-нибудь потихоньку придушит его и точка.

- Но зачем же душить его? - Опять кто-то спросил.

- Как зачем? - рассказчик пожал плечами, - Ведь мертвечину жрать противно. А тут получается как будто и не мертвечина. Раздерут его на части прямо ногтями или зубами и сожрут до утра. Удобнее всего было жрать печенку и сердце. Они мягкие и много мяса на низ. А мясо у доходяг жесткое. Кроме того мяса-то на них не бывает. Обгладывать голые кости опасно. Можно засыпаться. Если утром полицаи дознаются, что завелся людоед в камере, дознаются - насмерть прибьют. Тут же, в камере, шлангами и забьют. За людоедство там здорово прибивали.

- И ты тоже ел человеческое мясо? - Начали спрашивать слушатели.