Елена Первушина - Быть сестрой милосердия. Женский лик войны

Я вполне согласна с гр. Львом Николаевичем Толстым, что это гадко, безнравственно, не по-христиански; но вот в чем я никогда с ним не соглашусь: я считаю, что я должна была сопротивляться всеми средствами и всем моим уменьем злу, которое разные чиновники, поставщики и пр. причиняли в госпиталях нашим страдальцам; и сражаться, и сопротивляться этому я считала и считаю и теперь священным долгом.

Я почти хотела остановиться на моем приезде в Петербург; но так как, начиная, я хотела именно описать трудное начало и труды общины, то и решаюсь продолжать, хотя теперь мне это будет гораздо труднее. Кроме только моей поездки во все госпитали, во время которой я писала к сестре, эти письма могут мне многое припомнить. Но когда я совсем вернулась в общину в Петербург, то я просила позволения у великой княгини, чтобы сестра моя жила со мной, но на свой собственный счет, и я мало тогда к кому писала. И теперь мне приходится все вспоминать и, может быть, несколько смешать иные события; но буду стараться избегать этого.

Итак, решаюсь, хотя вкратце описать, как устраивалась община, как трудились сестры до самой той минуты, когда я с сокрушенным сердцем, но по собственной воле оставила общину…

Знаю, что там многое переменилось в управлении, но, надеюсь, не в направлении, которое было дано великой княгиней Еленой Павловной и Николаем Ивановичем Пироговым. Знаю, что сестры подвизались и в Черногории, и в Сербии, и в Болгарии, и в Ташкенте, и очень желаю, чтобы кто-нибудь продолжал мой слишком безыскусственный рассказ и описал бы нам живо все действия и труды Крестовоздвиженской общины, в которой я всегда принимала большое участие.

Продолжаю мой рассказ. Не помню, когда именно, но думаю, что на другой день моего приезда, то есть в Благовещение, вдруг в церкви, под конец обедни, не быв предупрежденной, я увидала, что священник вышел и повернулся ко мне, имея в руках крест нашей общины, только несколько поболее. Но у меня было одно чувство: я не хотела расстаться с тем крестом, который был на мне в Севастополе и столько раз был обрызган кровью наших страдальцев. Я громко сказала, что не могу расстаться с моим крестом.

Великая княгиня очень любезно мне отвечала:

– Не снимайте, но наденьте и этот.

Итак, я вышла из церкви в двух крестах: в своем и в более тяжелом и физически, и морально кресте сестры-настоятельницы. Этот последний я оставила в общине, но мой севастопольский крест и теперь всегда на мне – разумеется, под платьем.

Ведь и оставляя общину, я давала себе обещание оставаться сестрой милосердия; но как я часто и тяжело испытала на себе справедливость пословицы: один в поле не воин!

Быстро промелькнул месяц, который я провела в Петербурге; видела своих родных, знакомых; от всех был самый дружеский, радушный прием.

Приехали мы с сестрой к Глинкам; они даже не знали, что я вернулась. Через полчаса Глинка вышел со стихами ко мне.

Вот эти стихи, которые еще не были, кажется, нигде напечатаны:

Я часто видала Николая Ивановича; сколько было разговоров, предположений, планов и сколько неосуществившихся грез – по крайней мере для меня!..

Имела я тоже счастье видеть Государя и Государыню: раз, когда я сидела у великой княгини, пришли ей доложить, что Их Величества приехали. Она меня удержала и представила. Государь благодарил меня за мой христианский подвиг, а Государыня с участием спрашивала, как мои нервы могли это выдержать. Тут я имела возможность рассказать Государю о грустном и тяжелом положении наших транспортов.

Он отвечал мне на это: «Успокойтесь, транспортов больше не будет».

А придя в свою комнату, я нашла письмо от доктора Тарасова, в котором он пишет, что опять стали готовить транспорты. Я сейчас отнесла это письмо великой княгине, а она сообщила Императору.

Была я раза два в доме, где живут испытуемые; это не то общие квартиры, не то пансион, но уж никак не община. Еще была в морском Калинкинском госпитале, где уже находятся на службе четыре сестры Крестовоздвиженской общины.

С первого взгляда они мне очень понравились.

Еще мне сказали, что одно отделение в десять сестер со старшей сестрой Марьей Ивановной Алексеевой (это была предобрая и премилая сестра) поехали в Симферополь. Должно быть, мы с ними разъехались ночью. Еще поехал отряд сестер в Тульчин, когда я уже была в Петербурге, и мы с Эдитой Федоровной Раден собирались их проводить, и по очень глупому недоразумению нам это не удалось: карета, которая должна была подъехать к моему подъезду, подъехала и стояла у подъезда великой княгини Екатерины Михайловны. И когда мы все узнали и исправили ошибку, то так опоздали, несмотря на то что очень спешили, что только слышали свист – и поезд умчался. Мне было это очень досадно.

В 1856 году Пасха была 15 апреля, и мы с сестрой могли удобно и спокойно говеть, встретить и вместе провести праздники, а 24-го мы с ней уехали, она – чтобы остаться в Москве, а я – чтобы ехать далее.

Перед отъездом я получила следующий рескрипт от великой княгини Елены Павловны:

«Екатерина Михайловна! Вполне ценя высокие нравственные качества ваши, столь блистательно выказанные во время осады Севастополя, я избрала вас на сей год сестрой-настоятельницей Крестовоздвиженской общины и поручаю вам вступить ныне же в исправление вашей должности. Вместе с сим возлагаю на вас во время самого следования в Крым обревизовать расположенные на пути отделения общины и поручаю вам все замеченное предложить на рассмотрение и обсуждение комитета общины.

Помощь и благословение Господни да будут с вами при исполнении обязанностей новой должности вашей.