Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 3. Ржаная песня

Вечером дождик перестал. Сквозь дыру в соломенной крыше мы насчитали двадцать одну звезду. Где-то рядом на овсяном поле ударили перепела, дружно, голосов в пять.

– Во! Хотите половим?..

Утром в деревне Якушино разыскали глухого деда. После расспросов и колебаний он полез на чердак, достал тонкую сетку. Мы сбегали в магазин. Подобревший дед сказал: «байка» его – настоящая. Такая сейчас, может, на всю Курскую область одна.

– Сготовлена «байка» из бычьего хвоста, на конце – гусиная косточка… – Старик подергал за нитку. «Байка» отозвалась: тюр-тюр!..

Лежим с Алешей в бурьяне возле овсяного поля. В двух шагах над землей растянута сетка. После дождей от овса поднимается пар. Голубым дымом проплывает пар между кустами. Вечернее солнце кажется сизым и негорячим. На сухом дереве сидит настороженно кобчик. Со всех сторон несется перепелиный бой. Голосов семь или восемь. Чеканные звуки, долетев до опушки, возвращаются в поле. Кажется, весь овес кричит страстными звонкими голосами:

Пить-порвать! Пить-порвать!..

Алеша трогает «байку»: тюр-тюр! Тюр-тюр!..

Влюбленный певец должен услышать только конец нашего зова… Услышал… И не один – трое спешат. Нам не видно, как бегут они по овсу. Но все ближе звучное и чеканное:

Пить-порвать! Пить-порвать!..

Один не выдерживает и уже не бежит, а взлетает. Побежит и взлетает. Он уже не кричит, как обычно, а захлебывается: «Хавав! Хавав!»

Вот мы уже видим, как колышутся стебли овса. Еще две сажени, и перепел под сеткой, он бежит прямо к Алеше. Летит кверху фуражка. Испуганная птица шумно взлетает, но тонкая сетка держит ее…

Потом опять все сначала. Перепела, завороженные луной, туманом и тусклым блеском овса, сходят с ума.

Пить-порвать!..

Тюр-тюр! – отзывается «перепелка».

Луна поднялась над кустами, над копнами сена и дубовыми пнями.

– Хватит, а? – шепчет Алеша и поднимает корзину с матерчатым верхом – девять штук…

Еще утром в колодец у лесника на веревке мы опустили бутылку вина. Теперь и закуска сидела в корзине. Идем по мокрой траве. Алеша сбивает головки цветов хворостиной и насвистывает «Марш космонавтов»…

И все же в этот вечер мы не попробовали жареной дичи. На краю поля услышали песню. Остановились как ошалелые. Алеша осторожно поставил корзину на траву и так глядел, будто корзина должна побежать. Какой-то из девяти пленников услышал, наверно, в овсах призывную песню и отозвался.

Пить-порвать! Пить-порвать! – пела корзина.

Мы молча жевали травинки и улыбались. Потом нагнулись, развязали тесемки.

– Фр-р-р!..Фр-р-р!.. – Девять птиц одна за другой рванулись к луне и плавно опустились в овсы. И сразу к вечернему бою прибавились голоса.

Алеша опять насвистывал марш и сбивал хворостиной цветы.

– Ну-ка, покажите корзину, – сказал лесник. – Пусто?.. Я и думал: нужна сноровка. Ну ладно, доставайте вино – будем закусывать яблоками…

В полночь мы полезли на сеновал. Алеша захрапел сразу. Я долго ворочался, вспоминал. Дом. Старики. Школа. В прорехе соломенной крыши насчитал сорок четыре звезды…

О жизни человека, шагнувшего к звездам

Шоршелы. По-русски это значит Чистый ключ. Так называют деревню. Сколько в большой стране деревень! Живет себе деревня тихо и незаметно, и вдруг название ее повторять начинают на русском, немецком, английском, китайском… Шоршелы… Дворов сто. Палисадники, огороды, резные наличники, колхозный двор на краю, школа в старой деревенской церкви. За пригорком речка Цивиль, где водятся раки и весною на отдых становятся перелетные птицы. Со вчерашнего дня главная примета деревни – домик под старыми ветлами. Это даже не домик – избенка, по самые окна ушедшая в землю. Приезжему покажут новый кирпичный дом, где живут Николаевы. Но непременно проведут и в избенку, расскажут: тут рано умер хозяин, у матери остались дочь и три сына. Один из трех сыновей и есть Андриян Николаев. Сейчас вся деревня вспоминает его биографию. Слушаешь на завалинке старого председателя Петра Афанасьевича Громова, школьных учителей, сверстников… Люди всегда гордятся знатными земляками. Так же вот в давности зарождались, наверно, на чувашской земле легенды о чудо-богатырях…

Фото, подаренное Андрияном Николаевым В. Пескову с автографом: «Василию Пескову, с уважением. 16.08.1962 г.».

С матерью Анной Алексеевной.

Курсант Николаев.

Ему тридцать три года. О детстве, каким бы трудным ни было детство, мы всегда говорим с радостью. Его детство было тяжелым. «Не каждый день был хлеб на столе – росли на картошке. Летом ходили босые, зимою в лаптях. Чтобы купить тетради и книжки, собирали дикие груши, ловили раков. Иногда не на что было купить соли. Мы с братом уходили на Волгу, на старых баржах по щепотке выбирали в карманы соль»… Так о детстве рассказывал сам Андриян. Тем, кто родился после войны, пусть не покажутся страшными эти слова. Это детство целого поколения. Это годы войны. «Тут ни прибавить, ни убавить, все это было на земле». Мы вдвойне должны быть гордыми: мы пахали землю вместо отцов, у станков мы становились на ящики, чтобы работать как взрослые. Нелегкое детство, но выросли мы здоровыми и умелыми. Суровые годы вели нас к звездным дорогам.

Тренировка. На дороге к звездам, оказывается, может встретиться и такая лестница.

С Юрием Гагариным на тренировках.

О детстве Андриян вспоминает без горечи. Кроме нужды и детских забот, была еще речка, были поездки в ночное, сенокосы и костры холодными осенними вечерами, печеная картошка и желание «дойти к горизонту, где земля и небо соединяются вместе».

В семье жили дружно. Мать, почти неграмотная женщина, сумела внушить сыновьям: «Никто не земле не рождается знатным. Покажите людям, что вы умеете, и люди будут вас почитать…»

Трудолюбивых братьев Ивана и Андрияна уважали в деревне. Они умели пахать, косить, умели навьючить воз, умели поставить вентерь и доставали раков из нор, отлично стреляли из старой берданки. При всем этом братья слыли в деревне как самые тихие и застенчивые. У Андрияна есть сейчас поговорка, известная всем друзьям-космонавтам: «Прежде всего – спокойствие». Эти слова точно определяют его характер: что бы ни случилось – спокойствие! Золотое правило космонавта выросло из деревенской скромности и застенчивости.