Андрей Кончаловский - Возвышающий обман

Спустя три месяца мы шли по Парижу. Я говорил о том, что меня гложет вина перед дочерьми, чувство отцовского долга. Повисло напряжение. Я понимал, что делаю Ей больно. Она вдруг вздохнула и улыбнулась:

— Я, наверное, Маша из «Трех сестер». Я люблю тебя вместе с твоей женой и твоими детьми.

Как счастлив я был с Ней в этот день...

Шли съемки, я был очень занят... Она все это время была в безвоздушном пространстве. Несколько раз пыталась уехать — я Ее не отпускал. Она поступила на курсы, учила английский, через полгода уже говорила. У нас были замечательные чувственные мгновенья. Но я-то уже знал, что влюблен в эту женщину. А Она этого не знала. Я познакомил Ее со своим сыном, познакомил со своим папой — Ей трудно было понять, что я не стал бы знакомить ни с сыном, ни с отцом женщину, с которой у меня просто случайная связь.

Когда чувствуешь себя завоевателем, способным одаривать, наполняешься огромной энергией. Ко львам это особенно относится. Но я был в работе, у меня было без счета дел. Я чувствовал себя завоевателем, чувствовал себя дающим — все было как будто просто. У Нее достаточно легкий характер, я даже удивлялся. Она не обижалась ни на мои глупости, ни на мои грубости. Просто смеялась в ответ. «Боже мой! — думал я. — Какая легкая женщина! Вот счастье!»

И этот очаровательный беспорядок в шкафах, брошенные на стулья платья, чулки. Я делал замечание, Она послушно все убирала, но через день беспорядок возвращался. А Ее смех! Громкий, неконтролируемый, заливистый, заразительный. Не смех, а пение. Когда Она в театре начинала смеяться, люди с неодобрением смотрели на Нее, как будто Она делала что-то неприличное. Но особенно мелодично смеялась Она, когда я говорил Ей что-то очень игривое.

Однажды я представил себя идущим по вечерней тенистой аллее мимо утопающей в сирени беседки, и вдруг из-за сырого благоухающего куста раздался Ее заливистый смех. Сердце мое остановилось. И я сказал Ей:

— Я умру, если услышу твой смех, когда ты будешь не со мной, где-нибудь на летней террасе, утопающей в развесистой сирени...

Меня тащил водоворот чувства. Я не видел препятствий, хотя понимал, что этой женщине я мог бы быть дедом. Что мы не пара. Но когда я говорил Ей об этом, Она только смеялась:

— Ты гораздо моложе моих ровесников.

Однажды Она позвонила мне на съемку.

— Меня пригласил молодой человек послушать джаз.

Меня, что называется, всего скрутило, но виду я не показал.

— Конечно, пойди.

Я пришел домой из монтажной: десять часов, одиннадцать, двенадцать, час ночи — Ее нет. Я весь извелся, изслонялся по комнатам — не знал, куда девать себя. В два часа Она вернулась. Вошла на цыпочках, я сидел в гостиной. Она с удивлением посмотрела на меня: видимо, лицо мое было выразительно.

— Ты почему не спишь?

— Как почему? Я жду тебя.

— Ты меня ждешь? — Она искренне удивилась.

Я не ожидал такой реакции.

— Ну конечно. Ты ушла с мужчиной куда-то. Я тебя жду.

— Ты меня ждешь?

— Ну конечно.

— Почему ты меня ждешь?

— Потому что я... я люблю тебя, — вдруг сказал я. — Поэтому и жду.

— Ты меня любишь?

— А что ж ты думаешь! Мы уже восемь месяцев вместе.

— Прости меня! — Она встала на колени, с ничего не понимающим лицом. — Я думала, что сейчас ты будешь ругаться, кричать: пришла, разбудила!

Впервые я почувствовал себя слабым. Ревность делает человека слабым.

До этого момента в наших отношениях все было просто.

Потом опять все было замечательно. Она поступила в театральную школу, держала экзамены на английском. Это было для меня очень важно. Я был так рад за Нее!

Но школа принесла новые приступы ревности. У Нее появился круг друзей. Человек Она очень верный и компанейский, людей, с которыми работает, учится, искренне любит. Я этого перенести не мог. Тем более что я был в Москве. Нет ничего изобретательней фантазии ревности. Ревность хитра на выдумки, рисует самые болезненные картины там, где им вообще нет места. Вот это состояние изменило меня в самую худшую сторону. Не замечали ли вы, что для влюбленного особое значение приобретает все: интонация, звонок вовремя, мокрый след от волос, вмятина на подушке — все дорого, все имеет особый, сокровенный, неразгаданный смысл.

Я стал анализировать каждое свое слово, каждое Ее слово, свои поступки, Ее поступки, извел Ее бесконечными телефонными звонками, надоедливыми, бессмысленными упреками, многозначительными паузами. Она их терпеливо сносила. Всех Ее друзей я возненавидел, хотя они были милые ребята. У меня переворачивалось все нутро, когда я их видел, хотя старался быть дружелюбным, очаровательным, всем улыбался. Я же всем им гожусь в учителя, профессора.

Начался бесконечный анализ любого, самого малого происшествия. Почему Ее нет в час, или в два, или в пять? Она терпеливо объясняла мне. Ревность скручивает человека, причиняя ему боль. Я начал понимать свою жену, ее поведение. Сколько раз я взрывался от негодования, когда Ирина, мать моих двух дочек, упрекала меня, подозревала, следила за моими передвижениями по Москве и вообще всему земному шару. Сколько раз она подозрительно глядела на меня своими синими глазами. А теперь я вот так же невыносим.

Мне стало казаться, что Она стала избегать меня в постели. Как просто все было раньше! Я был завоеватель. Теперь я стал думать, что Она должна быть инициатором нашей физической близости. Хотя почему? Раньше инициатором всегда был я. Если Ей не хотелось этого, то для меня это становилось гипертрофированно важным. Никогда не знал, что усложнение взаимоотношений так болезненно. Какой же толстокожий я был... Или есть?

Когда ты влюблен (не любишь, а влюблен), возникает ощущение повсеместного присутствия любимой женщины вокруг тебя. Ты идешь по улице в другом городе и стараешься увидеть Ее в толпе, хотя знаешь, что Ее там не может быть. Или ты идешь по улице, зная, что сейчас Она в университете, но все равно смотришь: а вдруг Она с кем-то идет. Видишь блондинку — думаешь: это Она. Наваждение! Всюдность.

Вот и я дожил — у меня появился комплекс возраста. До сих пор я не знал, что это. Пришла мысль, что нам трудно быть в одной пьесе, мы попали в нее по ошибке. Нам вообще надо быть в разных пьесах. И в этой мы в разных актах: Она — в середине первого, а я — в начале третьего. Она свою жизнь начинает, а я стараюсь оттянуть конец своей.

Я пошел с Ней однажды, сидел, пил, смотрел, как Она танцует со своими друзьями-студентами, и понимал, что эти молодые люди с упругой кожей, крепкими мышцами, веселыми белозубыми улыбками самим фактом существования являются угрозой мне. И испытывал счастье и боль, глядя на эту страсть, эти блестящие глаза, эту пылкость и отдачу, с которой Она танцевала. Я смотрел на Нее из третьего акта, в котором живет мое тело. Первый раз меня посетило это ощущение боли, своего рода неполноценности. Ведь между нами дистанция в несколько десятилетий, я из другой эпохи, я не могу Ей дать того, что Она должна получить от мужчины, конечно же, молодого. Я не могу дать Ей эту энергию, этот бессмысленный ветер, эти дурацкие выходки и шутки. Сколько раз я говорил Ей, что нам нужно расстаться! Зачем Ей быть со мной? Но Она всегда отвечала: