Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

В начале декабря 1924 года Николай Константинович Рерих появился в Берлине. Он действовал согласно полученным от своего научного секретаря Шибаева инструкциям. Первым пунктом в них значилось: остановиться в отеле «Аделон».

Отель оказался помпезно-роскошным, был расположен в центре германской столицы, рядом с Бранденбургскими воротами, величественные контуры которых, тонувшие в туманных сумерках ненастного декабрьского вечера, живописец увидел из окна своего до уныния огромного номера; два других окна выходили на арку Шлюттера, за которой, чуть справа, сумрачно и торжественно вздымался огромный купол Рейхстага. Рядом была главная улица Берлина Унтер-ден-Линден, смыкающаяся возле отеля «Аделон» с Паризен-плац.

В этом огромном городе Николай Константинович бывал не раз, и всегда он угнетал его, повергал в мрачное состояние духа. Почему? Раньше он как-то не задумывался об этом. Часы показывали без десяти минут восемь вечера по берлинскому времени.

«Скоро…— думал художник, блуждая по комнатам своих апартаментов. — Да, Берлин явно не для меня. Все здесь огромно, фундаментально, серо… Давит. И как я ни приеду — низкое серое небо, или дождь, или снег, или туман, как сейчас. Нет, нет! Мне нужен простор, горная дорога вдоль бурного потока в грохоте и пене. А впереди… Далеко впереди — горные вершины в белых шапках под ослепительно-синим небосводом…»

Так он старался думать, отгоняя прочь мысли, которые в последние дни не давали ему покоя: «Зачем я им нужен именно сейчас? Здесь, в Европе? И почему в германском посольстве, а не в каком-нибудь другом?..»

Телефон зазвонил ровно в восемь.

— Слушаю.

— Добрый вечер, Николай Константинович, — голос Шибаева был сух и деловит. — Я внизу, в вестибюле. Жду вас.

— Может быть, Владимир Анатольевич, вы подниметесь ко мне?

— Убедительно прошу вас спуститься.

Они молча, пожав друг другу руки, вышли из отеля и неторопливо зашагали по Унтер-ден-Линден. Здесь уже начиналась вечерняя жизнь: ярко освещенные витрины магазинов, кафе, ресторанов, густая праздничная толпа на тротуарах.

Рерих заметил, что его научный секретарь несколько раз осторожно оглянулся.

— Я, Николай Константинович, не успел вас предупредить, простите…— тихо заговорил Шибаев. — Не мог к вам подняться по простой причине. В вашем номере установлена подслушивающая аппаратура. Как, впрочем, и в других номерах.

— Но почему?..

— Извините, Николай Константинович. У нас очень мало времени. На следующем перекрестке мы расстанемся. Объясняю в двух словах. В «Аделоне» арендует несколько номеров, почти полэтажа, германская контрразведка, большинство персонала — осведомители…

— Так какого же черта, — не выдержал Рерих, — меня поселили в этом отеле?

— В целях безопасности. Мы тоже там, — Горбун хихикнул, — и вокруг незримо присутствуем. Вас охраняют. И упаси бог, в случае чего… Вы понимаете. Кроме того, отель «Аделон» очень удобен.

— В каком смысле?

— Удобен своим местонахождением. Самый центр Берлина, все рядом. Например, ваша гостиница буквально стена к стене примыкает к британскому посольству. Другие иностранные представительства рядом. Да и наше — в двух шагах. Не забыли?

— Не забыл, — раздраженно сказал художник. — Унтер-ден-Линден, шестьдесят три.

— Прекрасно! У вас, Николай Константинович, великолепная память. Я давно это отметил. Итак… Завтра в двенадцать часов дня вас ждут в нашем посольстве. Единственная просьба: будете неторопливо идти к нам — осторожно понаблюдайте, нет ли за вами хвоста. Вас здесь никто не должен обнаружить: ни немцы, ни японцы, ни англичане. Особенно англичане. Всяческих удач вам!

Владимир Анатольевич, не попрощавшись, резко повернулся, быстро зашагал прочь, и через мгновение его горб исчез в толпе прохожих.

И все-таки на следующий день, отправляясь из отеля «Аделон» в советское посольство, он не мог преодолеть себя: неторопливо не получалось — ноги несли сами. Правда, Николай Константинович несколько раз смотрел назад через плечо, озирался по сторонам — положительно никто его не сопровождал, к тому же улица в этот полуденный час была пустынна.

Тем не менее, он почти вбежал по парадным ступеням подъезда, над которым нависал балкон, конечно же, серый, мрачный, с кариатидами, и величественный швейцар еле успел распахнуть перед ним дверь.

— Добрый день, товарищ Рерих! — встретил его в просторном вестибюле с мраморными колоннами холодно-вежливый молодой человек в строгом черном костюме, в белоснежной рубашке, при галстуке. — Прошу следовать за мной!

Через несколько минут он входил в просторный кабинет аскетического вида: большой письменный стол с несколькими телефонными аппаратами, два столика поменьше по углам комнаты, простые канцелярские стулья, голые стены. Только над письменным столом — портрет Ленина: огромный лысый череп, монгольские скулы, хитрый, резкий прищур злых глаз.

Навстречу Рериху шел по вытертой ковровой дорожке высокий стройный человек лет пятидесяти с интеллигентным замкнутым лицом: большой лоб, прямой, немного удлиненный нос; умные грустные глаза под стеклами очков в тонкой оправе, черные усы, черная бородка клинышком, и во всем облике этого человека было что-то от земского врача дореволюционных сгинувших времен.

— Здравствуйте, Николай Константинович! Чрезвычайно рад нашему знакомству, — краткое, дружеское рукопожатие. — Разрешите представиться: Николай Николаевич Крестинский46. Прошу, присаживайтесь!

— Только одна просьба, Николай Николаевич, — Рерих волновался, и его злило то, что он не может унять свое волнение. — Сведения, которыми я обладаю… И надеюсь, мои соображения… Все это имеет огромное значение для…— он постарался придать своему голосу официальное величие,-… для верного понимания тех процессов, которые сейчас происходят в Индии, Китае и Тибете.

— Особенно в Тибете, — подсказал, улыбнувшись, советский посол в Германии.

— Да! В Тибете. Правильно поняв эти процессы, Россия сумеет успешно проводить там свою политику, основанную на умном сочетании двух идеологий…

— Так в чем заключается просьба, Николай Константинович? — вежливо перебил посол.

— Я прошу запротоколировать все, что я скажу, и передать эти сведения наркому иностранных дел товарищу Чичерину.

— Я с удовольствием выполню вашу просьбу! — с непонятным облегчением сказал Крестинский и, быстро подойдя к двери, которая находилась в углу (на нее живописец не обратил внимания: она была выкрашена той же краской, что и стены — светло-коричневой), приоткрыл ее и сказал:

— Георгий Александрович! Зайдите, пожалуйста. И бумагу захватите.

Высокий хулой человек лет тридцати в полувоенном кителе возник мгновенно, с пачкой писчей бумаги, листами копирки и несколькими остро отточенными карандашами.