Игорь Минутко - Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

«Кто бы это мог быть?» — с тревогой и страхом, чувствами новыми, но уже постоянными для российского интеллигента, подумал Александр Васильевич, открывая дверь.

На пороге стоял улыбающийся Константин Константинович Владимиров (подлинной фамилии своего деятельного покровителя мистический ученый так никогда и не узнал); вечерний гость был весь запорошен снегом — над Петроградом бушевала предновогодняя метель. Он улыбался, сверкая металлическими зубами. А за его спиной маячили тоже приветливые лица давнишних знакомцев: Эдуарда Морицевича Отто, Федора Карловича Лейсмера-Шварца и Александра Юрьевича Рикса.

Ученому-мистику живо представилась встреча в петроградской ЧК четырехлетней давности в кабинете Дмитрия Наумовича Картузова, и сердце испуганно сжалось: «Они никогда не оставят меня в покое…»

— Не прогоните, Александр Васильевич? — продолжая улыбаться, говорил Блюмкин. — У нас с собой пара бутылок шампанского. Перед Новым годом… Да и разговор есть, и серьезный. Надеюсь, он вас заинтересует.

— Милости прошу…

…И тут необходимо небольшое ретроспективное описание трех минувших лет жизни профессора Барченко: произошло несколько весьма примечательных событий.

Уже было упомянуто, что, отправившись в 1921 году в Лапландию во главе экспедиции, Александр Васильевич так увлекся изучением таинственной болезни «мереченье», что остался, дабы найти разгадку этого феномена, в Мурманске, где суждено ему было прожить и плодотворно поработать два года. По согласованию с руководителями Института мозга, оставаясь в его штате, устроился наш мистический ученый на временную работу в мурманский Морской институт краеведения. И занимался он прежде всего углубленным анализом всех материалов и отчетов специалистов своей экспедиции. Он неоднократно выезжал в Лапландию на Ловозеро и Сейдозеро. И наконец настал момент истины: Александру Васильевичу показалось, что он нашел объяснение северной болезни «мереченье»…

О своем открытии — может быть, следует назвать его догадкой — он написал пространный отчет и заказным письмом отправил научный трактат Владимиру Михайловичу Бехтереву.

Первый отклик был более чем неожиданный.

Дней через десять в Мурманске, в скромной комнате при Морском институте краеведения, которую предоставили Александру Васильевичу и его супруге Ольге Павловне, появился Константин Константинович Владимиров.

— А вот и я, дорогой наш затворник! Прибыл в здешние края по неотложным делам, и… Как вас не навестить, профессор? Чайком не угостите?

За чайком и водочкой с московскими закусками, которые извлек из объемного портфеля Владимиров, они долго дружески беседовали о том о сем, о трудностях «текущего момента» и ловле осетров в реках Кольского полуострова, о московских и питерских новостях. И — получилось само собой, ненавязчиво — Яков Григорьевич Блюмкин сказал;

— А ведь я, Александр Васильевич, теперь ваш ученик и последователь, все свободное время посвящаю… Перехожу на шепот: оккультизму.

— Польщен, — откликнулся растроганный ученый.

— V меня к вам масса вопросов по этим делам. Но… Это слишком серьезно, а я все-таки на службе, ограничен во времени. Об оккультных проблемах, суетясь и поглядывая на часы, серьезно не поговоришь. Верно?

— Верно…

— Да! — оживился Константин Константинович. — Но один вопрос все-таки решусь задать. Значит, вы считаете, что в Лапландии некогда существовала могучая цивилизация? И многое из того, что вы там обнаружили во время своей экспедиции, — это впечатляющие памятники практической магии, которой пользовались просвещенные правители исчезнувшей страны?

— Я считаю так…— тихо сказал Александр Васильевич.

— И современные лапландские шаманы — их пра-пра-пра и так далее… правнуки — сохранили магические тайны тех правителей и хранят их до поры? А болезнь «мереченье», может, лишь крохотная вершина айсберга, который сокрыт в вечной мерзлоте?

— Может быть…— смутное подозрение закралось в душу профессора Барченко.

— Меня больше всего поражает одна ваша мысль, — увлеченно продолжал Константин Константинович. — Вы предполагаете: может быть, существовала и существует сейчас взаимосвязь Шамбалы с заколдованной местностью в Лапландии, где все это происходит…

— Что происходит? — перебил Барченко.

— Ну… Заболевание «мереченье», например.

— Константин Константинович, — резко спросил мурманский затворник, — вы знакомы с отчетом, который я послал академику Бехтереву?

— Нет! — тут же быстро ответил Блюмкин, лишь на долю секунду смутившись. — Впрочем, да, знаком, — уже совершенно спокойно закончил он.

— Но каким образом?

— Александр Васильевич, дорогой… Не будьте таким наивным! У нас множество каналов, по которым мы получаем информацию. — Яков Григорьевич прямо, жестко смотрел на ученого-мистика, и в его стальных глазах была черная воля. — Значит, болезнь «мереченье» — этот потрясающий эффект массового психоза, коллективного возбуждения — результат направленного гипноза, которым владели лапландские шаманы, обладатели особых тайных знаний?

— Думаю, что так, — сердце Александра Васильевича учащенно, неровно билось: он уже почти обо всем догадался.

— И такие гипнотические воздействия… скажем так, на толпу — их может проводить гипнотизер, шаман, или давайте назовем такого человека по-современному: оператор?..

— Предполагаю, что да.

— Пофантазируем, Александр Васильевич. Благодаря вашим научным изысканиям может стать реальностью

— как сказать? — моделирование разных состояний толпы: ее гнев, ярость или наоборот, любовь, чувство всеобщего счастья. Или пассивность, апатия, безразличие ко всему.

— Если в принципе возможен такой массовый гипноз… Если есть магический механизм его создания, то и все перечисленные вами состояния вероятны.

— Браво! Браво, дорогой Александр Васильевич! — товарищ Блюмкин по-хозяйски разлил в рюмки водку. — По такому случаю не грех и по маленькой — за галстук! Вы как, не против?

— Извольте…

— Но сначала, профессор, у меня к вам деловое предложение.

Опять щелкнули замки портфеля в руках Константина Константиновича, появился почтовый конверт, на котором размашистым крупным почерком было написано: «Наркому просвещения А. В. Луначарскому». Почерк показался Александру Васильевичу знакомым.

— Многоуважаемый профессор и, безусловно, будущий академик! — В голосе «Владимирова» звучали пафосные нотки. — Не кажется ли вам, что вы засиделись в этой глуши? Не пора ли в столицы, в Питер или в Москву?

Профессор Барченко решил принять правила игры. В последнее время его часто посещала горькая, загоняющая в тупик мысль: «Неужели тот разговор с Картузовым — о возможной экспедиции в поисках Шамбалы, которую профинансирует государство рабочих и крестьян, — блеф? Нужна им была информация о людях бывшей России, причастных к этой проблеме, получили, поманив пряником, и бросили». За все эти годы — ни одного даже намека на продолжение… Чего?