Валентин Лесков - Сталин и заговор Тухачевского

«Записки» Кривицкого имеют выдающуюся ценность, так как он работал в военной разведке, близко знал Тухачевского и его сотрудников, а также самого Ежова и его окружение. Каждая фраза из «Записок» подлежит поэтому тщательному анализу.

Приводимый выше многозначительный и странный эпизод допускает лишь одно толкование: на 1 Мая 1937 г. планировался военный переворот, к которому оппозиция приготовила свои силы. Тухачевский должен был лично произвести покушение на Сталина прямо на трибу— не Мавзолея. Именно поэтому он и держал руки в карманах, где и лежало по заряженному пистолету со спущенными предохранителями.

Противная сторона все это знала — от своих тайных осведомителей. Ежов и Ворошилов приняли все меры предосторожности. Поэтому покушение сорвалось и выступление пришлось отменить, так как без предварительного «устранения» Сталина и Ворошилова шансы на успех считались ничтожными.

Оппозиция не могла больше откладывать с попыткой переворота (в сущности, эта была последняя возможность!). Кривицкий прямо говорит:

«В эти дни (после смещения Тухачевского с поста зам. наркома обороны. — B .Л.) последовал такой поток арестов и расстрелов людей, с которыми я был связан всю жизнь, что казалось, будто крыша трещит над Россией и все здание Советского государства рушится вокруг меня.

У меня еще не было разрешения на отъезд, и я действовал, решив, что его не выдадут. Я послал телеграмму жене в Гаагу, чтобы она подготовилась к возвращению в Москву с ребенком.

И вдруг мне неожиданно сообщили, что мой паспорт готов и я могу приступить к исполнению своих обязанностей за границей, причем немедленно.

Нечто похожее на панику охватило всех командиров Красной Армии. В последние дни перед моим отъездом из Москвы общая тревога достигла небывалого накала. Каждый час доходили до меня известия о новых арестах.

Я пошел прямо к Михаилу Фриновскому, заместителю наркома ОГПУ, который вместе с Ежовым проводил великую чистку по приказу Сталина.

— Скажите, что происходит? Что происходит в стране? — добивался я от Фриновского. — Я не могу выполнять свою работу, не зная, что все это значит. Что я скажу своим товарищам за границей?

— Это заговор, — ответил Фриновский. — Мы как раз раскрыли гигантский заговор в армии, такого заговора история еще никогда не знала. Но мы все возьмем под свой контроль, мы их всех возьмем. Нам теперь стало известно о заговоре с целью убийства самого Николая Ивановича (Ежова).

Фриновский не привел доказательств существования заговора, так «неожиданно» раскрытого ОГПУ. Но в коридорах Лубянки я столкнулся с Фурмановым, начальником отдела контрразведки, действующего за границей среди белоэмигрантов.

— Скажи, тех двоих первоклассных людей это ты послал к нам? — спросил он.

Я не понял, о чем речь, и спросил:

— Каких людей?

— Ты знаешь, немецких офицеров, — ответил он и начал шуткой укорять меня за упорство, с которым я не желал отпускать моих аген— тов в его распоряжение. Это дело полностью выскользнуло у меня из памяти. Я спросил у Фурманова, как ему удалось узнать обо всем этом.

— Так это было наше дело, — с гордостью ответил Фурманов.

Я знал, что Фурманов в ОГПУ отвечал за антисоветские организации за рубежом, такие, как Международная федерация ветеранов царской армии, во главе которой стоял живший в Париже генерал Миллер. Из его слов я понял, что двое моих агентов были направлены на связь с русскими белоэмигрантскими группами во Франции. Я вспомнил, что Слуцкий назвал это делом величайшей важности. Фурманов теперь дал мне понять, что существовал реальный заговор, послуживший мотивом чистки Красной Армии. Но до меня это тогда не дошло.

Я выехал из Москвы вечером 22 мая. Это было похоже на бегство из города в разгар землетрясения. Маршала Тухачевского арестовали. В ОГПУ ходили упорные слухи о том, что Гамарника тоже арестовали, хотя «Правда» дала сообщение о том, что он избран в состав Московского комитета партии, что делалось только с ведома и одобрения самого Сталина. Я вскоре смог разобраться в этих противоречивых фактах. Сталин загнал в угол Гамарника, одновременно предложив ему в последнюю минуту передышку при условии, что он согласится на то, что его имя будет использовано для уничтожения Тухачевского. Гамарник отверг это предложение.

В конце месяца я прибыл в Гаагу. Официальный бюллетень из советской столицы оповещал мир о том, что заместитель военного наркома Гамарник покончил жизнь самоубийством в ходе расследования. Позже я узнал, что Гамарник не покончил жизнь самоубийством, а был убит в тюрьме людьми Сталина».

Итак, для самой оппозиции не было никакой «внезапности» в нападении на нее Сталина и Ежова: о том, что произойдет грандиозное столкновение, говорила уже вся Москва! Следовательно, «невинная» оппозиция, если дорожила своей головой, должна была в свою очередь приготовиться к контратаке! Ждать иного поведения со стороны людей, прошедших через Гражданскую войну, в которой они командовали дивизиями, армиями, фронтами, было бы более чем странно! Но приготовить такую контратаку, в свою очередь, можно было лишь: 1) при наличии нелегальной организации; 2) длительной заговорщической работе в течение ряда лет.

Вот еще один эпизод, в высшей степени показательный. Рассказывает Александр Семенович Чуянов (1905-1977, чл. партии с 1925). Он был в 1938-1946 гг. первым секретарем Сталинградского обкома и горкома ВКП(б), кандидатом в члены ЦК ВКП(б) (1939-1952), во время Великой Отечественной войны (1941-1943) — председателем городского Комитета обороны, а затем — членом Военного совета трех фронтов (Сталинградского, Донского, Южного). Чуянов — автор интересных мемуаров «На стремнине века. Записки секретаря обкома» (1977). Вот он-то в своем дневнике (редкая штука для людей подобного рода!) 22 июня 1941 г. делает поразительную запись:

«Оставшись один, достаю из несгораемого шкафа солидный пакет с надписью: „Вскрыть при объявлении войны“. Пакет мне достался „по наследству“ от моего предшественника — Петра Смородина, который, по всей видимости, к нему не прикасался. Содержание пакета приводит меня в изумление. В нем, за пятью сургучными печатями, нахожу элементарное наставление, называемое мобилизационным планом, за давностью устаревшим, и подробную инструкцию о том, как проводить агитационную работу на призывных пунктах.

Конечно, это чья-то оплошность» (?) (А.С. Чуянов. Сталинградский дневник. Волгоград, 1979, с. 8.)

Чтобы понять значимость данного отрывка, следует напомнить: Петр Иванович Смородин (1897-1939, чл. партии с 1917) — с 1928 г. занимал посты первого секретаря ряда райкомов партии в Ленинграде, в 1937 г. он — второй секретарь Ленинградского обкома партии, а с августа 1937 г. — первый секретарь Сталинградского обкома партии, делегат XVI-XVII съездов партии, где избирался кандидатом в члены ЦК партии. В июне 1937 г. арестован как участник заговора, 25 февраля 1938 г. расстрелян. Разумеется, Хрущев — без всяких доказательств и публикаций судебных и следственных материалов — реабилитировал его и объявил «невиновным» (1956). Такое решение — сплошная махинация! Ленинград являлся центром антисталинской оппозиции (зиновьевской и троцкистской). Партийные, комсомольские, газетные и прочие работники подбирались строго по фракционному признаку. Особое внимание обращалось на: 1) верность; 2) храбрость; 3) решительность. Их приходилось долго доказывать на деле. Одним красивым обещаниям здесь не верил никто. Смородин явно принадлежал к фракции «правых», участвовал в «деле» Тухачевского. Ему предстояло сыграть при нападении на сторонников Сталина (после смерти его и переворота в Москве!) очень видную роль. Он и его соратники, тщательно законспирированные, были, как питерцы, людьми серьезными. Поэтому трудно поверить, чтобы Смородин, готовясь принять участие в перевороте, стал держать в своем сейфе шутовской план («Элементарное наставление», по словам Чуянова).