Борис Васильев - Скобелев, или Есть только миг…

В разгар этих увлекательных занятий неожиданно приехал отец, генерал-лейтенант Дмитрий Иванович.

— Догнал, стало быть, меня? — Он крепко обнял сына, троекратно расцеловал. — Поздравляю. От души рад успехам твоим.

— Кто-то вовремя замолвил…

— А ты — не вовремя! — вдруг нахмурился Дмитрий Иванович. — Ой, Михаил, не лезь в политику. Не лезь, не наше это занятие. И с гульбой… Ну, гульбу ты, впрочем, скоро бросишь, потому как матушка приезжает, Ольга Николаевна.

— Матушка? — Михаил Дмитриевич просиял.

— Депешу уже получил об этом.

Вскоре в Сан-Стефано состоялся-таки громкий и звонкий парад, но Скобелев не принимал в нем участия согласно распоряжению великого князя главнокомандующего. Его Высочество был в полном восторге и, говорят, по окончанию этого победного парада торжественно изрек, подняв бокал шампанского:

— Вот теперь, господа, можно с уверенностью сказать, что война завершилась окончательно и бесповоротно. С чем я вас всех и поздравляю. Ура, господа, ура!..

К тому времени в Европе уже сложилось мнение, что война кончается только тогда, когда похоронен последний солдат, павший на этой войне. Однако Россия по старинке считала, что войны кончаются только победными парадами. Не отданием чести мертвым, а отданием чести выжившим.

Через две недели после парада в Сан-Стефано в Болгарию приехала мать Михаила Дмитриевича Ольга Николаевна, которую Скобелев любил и почитал едва ли не больше отца. Шумные попойки с кокотками пришлось перенести в более укромное место, но это была единственная жертва, принесенная Михаилом Дмитриевичем. Корпус и подготовка военизированных болгарских дружин продолжали занимать все его рабочее время.

Вполне естественно, что эти занятия не являлись тайной ни для турецкого, ни тем паче для русского правительства. Турки были бессильны пресечь эту формально кое-как прикрытую общественной деятельностью подготовку тайной армии, а русские власти пресекать ее и не собирались, поскольку иметь добрую сотню тысяч хорошо обученных боевых союзников было весьма выгодно для всей будущей русской политики на Балканах. Мало того, командование русской армии не препятствовало и просьбам своих офицеров отпускать их в официально создаваемые вооруженные силы Болгарского княжества в качестве инструкторов и советников, а потому и бурной деятельности Михаила Дмитриевича никто до поры так же не препятствовал.

Впрочем, существовала и еще одна причина, о которой Ольга Николаевна поведала сыну с глазу на глаз. Добрым ангелом-хранителем Скобелева оказался один из самых близких к императору Александру царедворцев. Граф Александр Владимирович Адлерберг, друг детства императора Александра II, генерал от инфантерии, министр Императорского Двора и Канцлер российских орденов. Он не только всегда искренне восхищался легендарной отвагой Белого генерала, но и был дальним родственником самой Ольги Николаевны, о чем Михаил Дмитриевич узнал впервые.

— К сожалению, Миша, ты нажил себе много врагов. Графу было непросто разъяснить Государю, что за всеми твоими… необдуманными страстями скрывается твоя… искренность.

— Ты ищешь слова, матушка, а я — солдат. Я прямоту люблю, прямотой и жив. Скажи прямо, что имеешь в виду.

— Твои увлечения, дорогой.

— Увлечения?

— Да, Миша. Офицерские попойки, кокотки, странные собутыльники. Государь стал весьма чуток к такого рода развлечениям. А врагов у тебя предостаточно. Врагов и завистников. И самый главный их них — цесаревич. Он утверждает, что в тебе нет ничего, кроме наполеоновского себялюбия.

— Неправда, — грустно улыбнулся Скобелев. — Сначала я люблю тебя, потом — батюшку. И еще — географию.

— Географию?

— Россию, матушка. Россию и Болгарию. Но, кажется, Болгария любит меня больше России. И я счастлив, что оказываю ей помощь.

Ольга Николаевна улыбнулась:

— Болгария помогла тебе найти самого себя, и я никогда этого не забуду. Только обещай мне…

— Что именно?

— Я мечтаю о внуках, сын. Но у моих внуков должна быть кристально порядочная мать. Знатность или богатство в этой случае не должны приниматься во внимание. Извини меня, дорогой, но такое представление об идеальной женщине внушили мне еще в детстве.

— Я постараюсь отыскать твой идеал, матушка.

— В России?

— В России, разумеется в России. Правда, не знаю, когда завершу свои болгарские дела… Однако мне кажется, что ты еще не все сказала.

Ольга Николаевна смутилась. Чуть покраснела и даже опустила глаза.

— Смелее, матушка, смелее! — улыбнулся сын.

— В Смольном моей лучшей подругой была Елизавета Узатис. Лизонька Узатис, дочь армейского поручика, как и я. Наверно поэтому мы с нею так сблизились тогда, в институте. Потом обе вышли замуж, я жила в Петербурге и нашем Спасском, а она с мужем — на Кавказе. Муж ее погиб в стычке с горцами, оставив ей единственного сына и очень скромный пенсион. Узнав откуда-то, что я собираюсь в Болгарию, она приехала издалека с единственной слезной просьбой…

Ольга Николаевна рассказывала как-то неохотно, словно превозмогая себя, а потом и вовсе неожиданно замолчала.

— Какова же просьба, матушка? — спросил Скобелев, уже все поняв.

— Она просила… Это же ее единственное дитя, Миша, пойми ее беспокойство.

— Я — тоже единственный сын.

— У тебя есть сестры, а у Лизоньки, кроме сына Николая, никого нет. Никого решительно, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнул Михаил Дмитриевич: он терпеть не мог всякого рода протекций. — Ее сын в каком чине?

— Подпоручик.

— Млынову пришлось уехать в Россию, и я взял личным адъютантом Баранова. Однако имею возможность предложить сыну твоей подруги место ординарца при мне. Напиши, что он должен приехать в Болгарию возможно быстрее.

— Николай Узатис взял бессрочный отпуск и приехал вместе со мною, — несколько смущенно призналась Ольга Николаевна. — Это очень скромный и тихий молодой человек. Думаю, ты не разочаруешься. Если не возражаешь, я представлю его завтра.

На следующий день Ольга Николаевна привела застенчивого молодого человека в немодном провинциальном костюме. Встречаясь глазами со Скобелевым, он непременнейшим образом старался улыбаться, и Михаилу Дмитриевичу это старание не понравилось. Однако молодой человек искренне пытался поддерживать беседу, превозмогая собственную скованность, и Скобелев тут же решил, что это вполне извинительно для первого знакомства со столь прославленным генералом. Ради матушки, с напряжением наблюдавшей за этой встречей, он старался держаться просто, однако со свойственным ему непомерным хвастовством справиться все же не смог.