Татьяна Правдина - Зяма — это же Гердт!

Зиновий Ефимович задумался и сказал, обращаясь скорее к себе, а не к нам: «Да, Борис Леонидович знал многие тайны жизни…»

На следующий день я пошел в центральную городскую библиотеку, так как знал, что наиболее полно Пастернак представлен в серии «Библиотека поэта». Но, прочитав в синем томике поэму «Спекторский», не нашел этих строчек. Я удивился, ведь Зиновий Ефимович не мог ошибиться! Поскольку через несколько дней мне предстояло снова ехать в Москву, то решил спросить про «пропажу» отрывка из поэмы лично у Гердта. На мой вопрос Зиновий Ефимович ответил: «Гена, надо читать не только сами стихи Пастернака, но и их варианты, а также приложения». Эти слова были для меня уроком на всю жизнь.

Но вернемся в ту ночь. Поскольку в то время (напомню, что это было в 1979 году, задолго до «перестройки») Борис Пастернак не был полностью реабилитирован за публикацию за рубежом «Доктора Живаго», многие его стихи отсутствовали в официальных изданиях, но распространялись в «самиздате». У меня, кроме «Доктора Живаго», в списках было стихотворение «Нобелевская премия». Я попросил прочитать Зиновия Ефимовича это стихотворение, и он выполнил мою просьбу. Кроме стихов Пастернака, Гердт читал и стихи своих друзей Булата Окуджавы и Давида Самойлова…

Зиновий Ефимович приезжал в Пермь еще три раза, а я каждый раз в Москве звонил Гердту, и если у него было свободное время, то приезжал к нему домой или на дачу. Иногда мы встречались в театре. И не только тогда, когда Зиновий Ефимович «доставал» контрамарку на спектакль (кстати, именно так я попал на премьеру «Костюмера» в Театральном центре им. Ермоловой). Несколько раз он назначал встречу перед репетицией, и каждая такая встреча была для меня примечательным событием…

Завершая рассказ о трех днях, проведенных рядом с Зиновием Ефимовичем Гердтом, приведу ответ на мое первое после отъезда письмо:

«Дорогой Гена!

Очень тронут поздравлением. Это замечательно, что меня всё еще помнят в полюбившейся мне Перми.

Пожалуйста, поздравьте от меня всех, кто помнит эти (те!) три счастливых для меня дня.

Летел я в Москву, обласканный и привеченный экипажем. Всё было О. К. Еще раз спасибо большое.

Ваш З. Гердт».

Большое спасибо и Вам, Зиновий Ефимович, за Вашу доброту и отзывчивость, за все то хорошее, что Вы дали мне. Да и не только мне…

Мне кажется, что слово «детскость» из разряда слов, которые нельзя перевести на другие языки. Как, например, слово «интеллигент», происходящее от латинского корня, стало не только у нас, но и во всем мире чисто российским понятием, обозначающим не столько образованность и интеллект, сколько особое строение души. И «детскость» — это совсем не «инфантильность», а некая разновидность таланта, дарованная очень немногим. А когда такая одаренность прибавляется к очевидному таланту, то она делает его еще более замечательным. Повторяю, так мне кажется.

Нет нужды доказывать кому бы то ни было, как высоко и многопланово талантлив Валентин Иосифович Гафт. А он, помимо всего, — человек «детский»!

Подчас взрывной, даже резкий, на самом деле самоед, постоянно недовольный собой, что, вероятно, и приводит его к настоящим высотам, всегда сомневающийся в себе во всем, начиная с работы над любой ролью и кончая житейской мелочью. Перед отъездом из Канады, где Гафт и Гердт были с творческими вечерами, мы зашли в хозяйственный магазин. Валя сказал, что нужна жидкость для мытья посуды. Выбрав, я поставила флакон в его тележку. Блуждая по магазину, раза три он подъезжал ко мне, спрашивая, не ошиблась ли я. Потом проконсультировался с сопровождавшим наc канадцем. Потом, уже стоя у кассы, он опять спросил меня. «Валя, сейчас убью», — сказала я, и он счастливо засмеялся. В этот момент он напомнил мне моего внука. Ему было лет пять, когда я получила в подарок три шикарных заграничных ластика (тогда это был дефицит). Я предложила ему выбрать два любых, оставив мне один для работы. Часа через три он сказал, что выбрать не может. Из педагогических соображений я оставила себе один, и он полностью успокоился.

Валя — человек трепетный, в моем понимании глубочайший интеллигент. Он боится обидеть отказом любого, пусть даже незнакомого человека. Отвратительно, но правда, что иногда доброта бывает наказуема. Там же, в Торонто, к нам на улице подошел человек, русский, узнавший Гафта и Гердта, и стал умолять пойти к нему в гости. Вечер был свободный, но Зяма решительно сказал «нет», а Валя сказал: «Неудобно».

Договорившись, что приглашающий доставит Валю к дому, где мы жили (наш канадский приятель объяснил куда), мы расстались, было часа четыре. Часов в десять вечера мы с Зямой начали понимать, что мы полные идиоты: не знаем ни телефона, ни адреса, ни даже имени человека, уведшего Валю. Наш канадский друг Майкл тоже этого ничего не знал, поэтому звонить ему означало только взволновать и его. Оставалось ждать. Зяма бегал по комнатам, крича, что мы «необучаемые советские идиоты». В час ночи решили звонить Майклу, чтобы он звонил в полицию, но одумались и решили ждать до утра. Но Бог есть. В половине второго появился Валя. Оказалось, что «хозяин» подвез его в половине одиннадцатого к дому, высадил и уехал. Дальше — «Ирония судьбы…» — дом был похож, но не тот. И всё это время Валя бродил по кварталу, пока, наконец, чудом, попал в нужный подъезд. Я быстро «сервировала», а Зяма устроил нам карнавал.

Жизнь распоряжается по-всякому. И не всегда с людьми, к которым мы расположены или которых даже любим, мы общаемся повседневно. Так было у Гафта с Гердтом. Но когда они встречались, дата последнего свидания не имела значения — это было вчера.

Зяма говорил о Вале: «Гениальный ребенок».

Это было давно. Я был еще школьником лет тринадцати-четырнадцати. Матросская тишина. Сокольники. Большая коммунальная квартира. Прошло всего несколько лет после войны… Гердта я еще никогда не видел, но уже слышал эту фамилию. «Артист! — говорили про него. — Звукоподражатель без ноги». Без ноги… — это уже вызывало интерес и сочувствие.