Дмитрий Шепилов - Непримкнувший

Так именно, по принципу личной преданности, И.А. Серов, на совести которого были тысячи загубленных жизней и который подлежал суду, оказался во главе органов государственной безопасности и стал самым приближенным человеком Хрущева. По такому же принципу Ф. Козлов вскоре стал Секретарем ЦК, заместителем Председателя Совета Министров СССР, членом Политбюро ЦК.

Однако вернусь к своему повествованию.

Красноречие Вышинского. На сессии Верховного Совета. 1941 год: в Перхушкове у маршала Жукова. Засекреченный Курчатов. Можно ли любить Украину. Секретный тост Александра Фадеева.

Бушующий шквал собраний, митингов, статей, речей, посвященных семидесятилетию Сталина, постепенно спадал. Но патетическое прославление великого вождя сохранилось в качестве абсолютно обязательного условия для каждого публичного выступления.

А жизнь шла своим чередом, и старая блудница история поражала человечество всё новыми курбетами. Все очевиднее становилась иллюзорность надежд на то, что после кровопролитнейшей Второй мировой войны наступит «на земле мир и в человецех благоволение».

В апреле 1949 года за пределами ООН и в обход ООН в Вашингтоне был подписан Северо-Атлантический пакт (НАТО). Этим пактом был учрежден агрессивный военный блок, главной целью которого стала подготовка империалистической войны против стран социализма, подавление национально-освободительных движений.

Громогласным разоблачителем НАТО на мировой арене был тогдашний заместитель министра иностранных дел СССР А.Я. Вышинский.

С Андреем Януарьевичем Вышинским я познакомился зимой 1923 года: он был моим руководителем семинара и лектором у нас на правовом факультете в МГУ на курсе уголовного процесса. В последующие годы я многократно слышал его публичные лекции, доклады, а затем как научный работник сталкивался с ним по разным поводам в системе Академии наук СССР, действительным членом которой он стал в 1939 году.

Всемирную шумную известность приобрел Вышинский в качестве государственного обвинителя на крупнейших судебных процессах по т.н. «Шахтинскому делу», «Промпартии», «Объединенного троцкистско-зиновьевского террористического центра» (1936 г.), «Параллельного троцкистского центра» (1937 г.), «Объединенного антисоветского правотроцкистского блока» (1938 г.) и многим другим.

Вышинский был безусловно человеком одаренным, натренированным оратором, умелым полемистом, с чрезвычайно быстрой, часто хлесткой реакцией на доводы оппонента. Но ораторское искусство Вышинского, которое на первых порах импонировало многим, покоилось на гнилой морально-этической основе.

Во-первых, Вышинский был непревзойденным Нарциссом. Черты нарциссизма были гипертрофированны у него до патологического предела. Выступая на партактиве или с лекцией, или на собрании, он кокетничал, манерничал, всё время любовался собой: смотрите, какой я талантливый, какой остроумный, какой находчивый… Он то и дело пересыпал свой рассказ фразами типа; «Ну, тут я, конечно, положил Идена на обе лопатки», «Я загнал секретаря США Бирнса в угол», «Я разъяснил этому прекраснодушному маниловцу Леону Блюму…»

Во-вторых, Вышинскому были органически присущи самые отталкивающие черты макиавеллизма. Ради карьеры и достижения своих целей он не гнушался никакими средствами. Это он в годы зловещих чисток, «развивая и обогащая» теорию Сталина об обострении классовой борьбы, изобрел «презумпцию политической виновности» в судебно-следственной практике, выглядевшую так: «ты обвиняешься в том, что ты американский шпион (или троцкист, или бухаринец): докажи, что ты им не являешься». Обвинение могло быть самым фантастическим и нелепым, а возможности для опровержения в условиях одиночного тюремного заключения равны нулю.

Генотипической чертой Вышинского была крайняя беспринципность. Он мог рьяно, с адвокатско-актерским блеском, защищать определенные положения, но достаточно было Сталину или Молотову, или другому руководителю дать реплику — или любым движением руки, головы, брови выразить свое недовольство или сомнение, — чтобы Вышинский тут же совершил поворот на 180 градусов и начал с таким же блеском и остроумием защищать прямо противоположное.

В силу своих морально-политических качеств Вышинский стал удобным универсальным орудием карательной политики Сталина в самые черные годы.

В своих лекциях по уголовному праву Вышинский, выспренне прикрываясь фразой «в условиях пролетарской диктатуры благо государства есть высший закон», пропагандировал изобретенную им формулировку: «Лучше осудить десять невиновных, чем оправдать одного виновного».

В качестве Генерального прокурора СССР Вышинский благословлял и освящал широкую практику необоснованных репрессий. С его определяющим участием инсценировались многочисленные судебные процессы, на которых все обвиняемые «признавались», а самые недоказанные вещи считались доказанными. На совести Вышинского как прокурора — легион загубленных жизней.

Но то было до войны. Теперь Вышинский сверкал на поприще Организации Объединенных Наций, обрушивая ежедневно на головы трепещущих империалистов Ниагару слов. В качестве дипломата Вышинский в своем красноречии не знал никаких границ и заслонов. В периоды различных международных ассамблей чуть ли не ежедневно в центральных газетах печатались по 2—3 полосы с речами Вышинского. Причем сам Вышинский частенько повторял браваду: «Я по каждому вопросу подготовляю один текст речи, произношу экспромтом другой, а печатаю третий».

Много позже, в 1956 году, на Лондонской конференции по Суэцкому вопросу, государственный секретарь США Джон Фостер Даллес, прибыв в наше посольство для встречи со мной, в ходе беседы обмолвился такой фразой:

«Я приехал к вам потому, что в вашем весьма лаконичном заявлении по прибытии в Лондон я нашел одно слово, одно, но которое дает надежду, что мы с вами можем попытаться найти общую почву для разумного подхода к решению суэцкой проблемы. Это было бы весьма затруднительно с господином Вышинским, который, само собой разумеется, заслуживал высокого уважения. Но мне трудно представить себе человека, который мог бы доплыть до конца, читая блистательные речи и заявления господина Вышинского».

И действительно, Вышинский упивался своим красноречием настолько, что ради красивой или хлесткой фразы готов был потопить существо дела.

Таков был один из самых, пожалуй, ярких представителей сталинской бюрократии. И чтобы закончить с ним, расскажу такой эпизод. Мне нужно было переделать мое выступление на сессии ООН — кажется, было это осенью 1956 года. Я прошел в кабинет нашего представителя при ООН и попросил вызвать стенографистку. Диктовал, расхаживая по кабинету, потом задумался… сел за стол… закрыл глаза рукой…