Владимир Санин - Когда я был мальчишкой

– А что? В деле проверенный,– Жук прищурился и подмигнул мне.– Старый кореш до гробовой доски. Педали крутишь?

Я взволнованно кивнул.

– Чайка отказался?– спросил сержант, набивая рот колбасой.

– Папа не пустил. Ну-ка, сеньор Арамис, уложи моего Заморыша на лопатки. Учти – контрольное испытание.

– Давай, давай,– вставая, приободрил Заморыш.

Почувствовав подвох, я осторожно подошел, смерил взглядом вяло опустившего руки противника и внезапным броском пытался бросить его через бедро. В то же мгновенье мои ноги оторвались от земли, и я с треском рухнул на сучья.

– Я вас, случаем, не ушиб? – галантно шаркая сапогом, спросил Заморыш.– Тогда просю, публика требует «бис»!

Спустя несколько секунд я вновь пристыженно поднялся, растерянно посмотрел на хохочущего во все горло Жука и вдруг вспомнил прием, при помощи которого Хан сбил на снег здоровяка солдата, ломившегося без очереди в санчасть. Я подошел к Заморышу, сокрушенно махнул рукой, как бы признавая свое поражение, и неожиданным ударом ноги под коленки свалил его на землю.

– Стоп!– весело приказал Жук, когда разъяренный моим вероломством Заморыш восстановил справедливость и накормил меня травой.– Годен. Слезай, не ерепенься!

– Цепкий ты, черт,– с уважением сказал я, отряхиваясь и выплевывая траву.

– Ты тоже ничего, ловко сбил с копыт,– великодушно отдарил комплиментом Заморыш.

– Подойди,– Жук поманил меня пальцем.– Лишнее из карманов выгрузи, а то звенишь, как жеребец колокольчиком. Автомат не заедает? Почисти и смажь, проверю. Пушку (кивок на мою гордость, парабеллум в кожаной кобуре) подари кому-нибудь, лучше парочку лишних рожков возьми. Пресмыкаешься быстро?

– Чего?– не понял я.

– Уточнить и проверить,– приказал Жук.

– Ну, ползаешь,– недовольно проворчал Заморыш.– Давай дуй до сосны и обратно… Голову ниже, ногами работай! Что у тебя – ягодицы свинцом налиты? Не хрусти ветками, шум поднял, как стадо коров!

– Я тебе не гадюка,– огрызнулся я, обливаясь потом.

– Хочешь в разведку – будешь пресмыкаться, как гадюка!– воскликнул Заморыш.– Учись, пока я живой,

Он лег на траву и бесшумно пополз, ловко извиваясь и отбрасывая со своего пути сухой хворост.

– Верткая бестия!– с удовольствием проговорил Жук.– Только перед начальством ползать не умеет, за что не раз хлебал всякие неприятности. Ты моего Заморыша уважай – у него две «Славы» есть, и третью на монетном дворе отливают, только навряд ли успеет заработать, к шапочному разбору дело идет.

– На мой век и двух штук хватит!– весело откликнулся Заморыш.– Может, за власовца чего-нибудь обломится?

– Какого власовца?– спросил я.

– Заморыш приволок часа два назад,– пояснил Жук.– Бродила по лесу одна заблудшая овечка.

– А где он сейчас?– оглядываясь, поинтересовался я.

– Это уже не наше дело,– усмехнулся Жук.– Забавную фотографию у него нашли: стоит рядом с виселицей, улыбается.

– Наверное, уже получил свои девять граммов,– предположил Заморыш.– Знал бы – черта лысого стал бы его в штаб вести…

– Никогда еще не видел власовцев,– пробормотал я.

– Увидишь,– пообещал Жук.– Здесь, в Чехословакии, их как собак нерезаных.

– А мы уже в Чехословакии?– обрадовался я.

– Совершенно верно,– подтвердил Жук.– Будем, сеньор Арамис, вместе освобождать братьев славян. Так я иду договариваться насчет тебя. Не передумал?

– Спасибо, Жук,– сердечно поблагодарил я.– Только перед ребятами не очень удобно, словно дезертирую от них.

– Ты что-то путаешь, сеньор,– Жук иронически прищурился.– Я тебя беру не дегустатором на кухню, а в разведку, откуда и не такие орлы, прошу прощения, с мокрыми подштанниками возвращаются.

– Извини, не то хотел сказать…

– То-то. А Жука забудь, незачем перед ребятами старое ворошить. И ты, Заморыш, ничего не слышал, а что слышал, то в одно ухо вошло, из другого вышло. Сеньору Арамису… к бабушке Арамиса!– моему старому корешу Мишке подгони одежку, подбери велосипед и познакомь с разведкой. В обиду не давать – понял?

– Так точно!– вытянулся Заморыш, дурашливо моргая глазами.

– Спасибо…Петя,– с чувством вымолвил я.– Выходит, я снова у тебя в долгу. Жук усмехнулся.

– Тебе же сказано – забудь, а то я не всегда такой добрый бываю… Заморыш, поднимай на ноги этих сонных бездельников, прикажи готовиться. Учти – оформляю тебя помощником.

И, подмигнув на прощанье, пошел к штабной палатке.

ВОЙНА ЗАКОНЧИЛАСЬ – ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

На события последующей недели наложило отпечаток одно необычайное обстоятельство.

На огромном, протяжением в тысячи километров, фронте замолчали пушки; миллионы солдат уже написали домой: «теперь уже точно вернусь живой – ждите!»; писаря в штабах рвали, топтали ненавистные похоронные бланки, которые, как бы ни очерствело сердце на войне, было так тяжело заполнять.

А для нас война продолжалась.

Окруженные в Чехословакии немцы и власовцы рвались на запад, к американцам – видимо, надеялись, что могут им пригодиться. Наше командование узнало, что Черчилль дал фельдмаршалу Монтгомери указание «тщательно собирать германское оружие и складывать так, чтобы его легче можно было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось». В такой ситуации ни в коем случае нельзя было выпустить на Запад миллион вооруженных фашистов, тем более что они наверняка оставили бы на своем пути выжженную пустыню.

Очень обидно было бы умереть 9 мая и даже неделю спустя, но Победе одинаково требовались жизни тех, кто сложил свои головы в Брестской крепости, и тех, кто погиб под Прагой после подписания акта о капитуляции.

Вот почему еще в двадцатых числах мая тысячи семей, не понимая, не веря, не сознавая, как это могло произойти, получали скорбные листочки: «Погиб смертью храбрых 9-го… 12-го… 15-го мая 1945 года»,– тогда, когда никто уже, казалось, не должен был умереть в бою.

Мы входили в чешские деревни первыми, потому что танки, торопясь в Прагу, проскакивали мимо – и мне трудно подобрать слова, чтобы рассказать, как нас встречали. Девушки в праздничных платьях целовали потные, небритые лица солдат, дети висли на наших шеях, а надевшие добытые из сундуков свадебные костюмы старики подносили кружки с холодным пивом.

– Руде Армаде – наздар!

– Ать жие Руда Армада!

Мы успели прийти – и эти деревни не были сожжены, их жители остались живы. Мы понимали друг друга без переводчика, их речь была похожа на нашу, и на их лицах была непередаваемая радость. Однажды Локтеву не дали пройти по деревне своими ногами: парни с трехцветными повязками на рукавах, возвратившиеся домой партизаны, пронесли его по длинной мощеной улице и опустили на землю в конце деревни.