Бен Брайант - Командир субмарины

Вот мы подошли к последнему повороту, за которым открывался порт Груц. В объективе перископа перед моими глазами отчетливо предстали картины жизни гавани: крейсеры, субмарины, тучные торговые суда - все это представляло собой заманчивые неподвижные цели. Это зрелище занимало мои мысли уже несколько недель; а сейчас мы преодолели канал никем не замеченными и совсем скоро, буквально за поворотом, надеялись узнать, что же наш ждет. В 17.00, через полтора часа после начала похода, мы обогнули мыс. Перед нами лежала гавань Груца - мирная и, к нашему великому разочарованию, почти пустынная. Там стоял пароход, свернувший к островам на наших глазах около трех с половиной часов назад, и еще небольшой торпедный катер. Кроме них, там не было больше никого. Но и они представляли собой немалую добычу.

Пока мы ползком пытались занять позицию, удобную для атаки, нам готовилось еще большее разочарование. Ровный ряд буев означал, что коридор перегорожен плавучим заграждением. Мы подошли к нему вплотную, но, как ни старались, так и не смогли найти зазор, сквозь который можно было бы направить торпеду. На самом деле итальянцы оказались вовсе не такими беспечными, как предполагали мы сами и как свидетельствовали донесения разведки.

Делать было нечего, приходилось ретироваться. Рулевой и второй рулевой поменялись местами; рули на корме, в обычных условиях находившиеся в ведении рулевого, теперь должны были действовать в качестве носовых и наоборот. Двигатели заработали в режиме заднего хода, и мы начали двигаться в обратном направлении быстрее, чем пришли сюда, причем ниже уровня обзора перископа. Одна малейшая ошибка рулевых, и нас могла подстерегать любая из двух опасностей: или мы выскочим на поверхность, что повлечет за собой самые печальные последствия, или ударимся о дно и повредим винты. Все шло благополучно, и мы аккуратно следовали по тому маршруту, каким пришли сюда, поскольку знали, что он свободен от мин. Проходя еще раз мимо острова Гребини, вновь порадовались за своего приятеля-огородника: он продолжал мирно и с видимым удовольствием копаться в земле.

Теперь мои подозрения, появившиеся после того, как первый пароход, показавшись в архипелаге, обогнул мыс в южном направлении, подтвердились. Приближавшийся второй пароход, едва мы намерились атаковать, тоже прошмыгнул между островами Колосеп и Лопуд, очевидно, в поисках безопасности. Скорее всего, канал, по которому мы шли, уже был заминирован, хотя наши приборы и указали нам его в качестве безопасного. Такова судьба субмарины: это оказался уже второй транспорт, который мы упустили в течение дня. Если бы нам удалось за пять миновавших после выхода с Мальты суток сэкономить всего лишь один час - а наш выход задержался из-за обычной волокиты в порту, - мы смогли бы атаковать первое судно еще до того, как оно прошло между островами. А стоило нам оказаться за островом Гребини раньше всего лишь на полчаса, мы смогли бы заполучить и этот второй пароход.

Однако мы знали, где теперь находится первый, и я исполнился решимости добраться до него. Я полагал, что он покинет Груц на заре и отправится вдоль архипелага на север. А мы в таком случае просочимся между островами севернее его и утром пойдем наперехват.

Тем временем мы отошли от берега, чтобы зарядить аккумуляторные батареи. Луна еще не поднялась, и ночь казалась бездонно-черной. Мы медленно отошли на одном из двигателей, а заряжаться начали на другом. Мягкий прибрежный бриз успокаивал и баюкал, мертвая тишина нарушалась лишь приглушенной работой дизеля и едва слышным плеском воды о корпус, очертания которого были едва заметы в темноте из-за слабого фосфорного свечения. Мирная красота ночи, однако, не усыпила часовых; в безупречном спокойствии этой бархатной ночи горизонт оказывался едва различимым, а ведь именно на его фоне только и можно увидеть суда, если, конечно, вы хотите заметить их первыми.

Субмарины выживают только за счет умения первыми увидеть противника. В то время, когда радары еще не существовали, все зависело исключительно от дозорных; а бесконечно всматриваться в темноту сквозь бинокль необычайно утомительно. Вахтенные офицеры обычно брали на себя наряду с общим контролем отрезок между положениями штурвала "полный вперед" и "право по борту". А двое сигнальщиков поочередно то следили, что делается за кормой, то контролировали положение лодки. Кто-то из старшин или главных старшин обычно брал на себя сектор левого борта. Вахта могла продолжаться без перерыва только час, а после этого уставшие от бинокля глаза становились ненадежными и в конце концов совсем отказывались работать. Некоторые командиры, находясь в прибрежном районе, не уходили с мостика всю ночь, но я такого не делал, всегда полагая, что лучше чувствовать себя относительно свежим, на случай ответственных обстоятельств. Обычно я оставался на посту до тех пор, пока не разрешались все вопросы и обстановка не принимала нормальный для ночи спокойный характер. В следующий раз я появлялся на мостике уже перед рассветом. Раздеваться на ночь не приходилось, все всегда спали одетыми, поэтому в случае необходимости можно было оказаться наверху в считанные доли минуты. А вахтенный офицер всегда знал, что делать. В спокойной ситуации я обычно рассчитывал на два-три часа ночного сна, а остальное урывками добирал в течение дня. Наряду с командиром только старший радист и кок оставались единственными людьми на субмарине, освобожденными от вахт. Все остальные жили по режиму "два часа вахты, четыре часа отдыха". Некоторые дозорные имели иной распорядок: час дежурства, три часа отдыха. В эти часы отдыха подводнику приходилось справляться со всеми своими делами: есть, спать, не говоря уже о выполнении всей работы по обслуживанию вверенного ему оборудования. Частые тревоги и нештатные ситуации постоянно требовали срочного погружения, нарушая распорядок. Помимо официального времени наблюдения еще до заступления на пост дозорный должен был потратить по крайней мере десять минут на адаптацию глаз к полной темноте на мостике. Свободная минутка иногда выдавалась у кока и радиста, хотя, как правило, рутинная работа и их заставляла трудиться постоянно, иногда по двадцать четыре часа в сутки. Больше того, в неофициальные, но общепризнанные обязанности кока входила игра в уккерс, совершенно яростную адаптацию детской настольной игры лудо. Играть приходилось в любое время дня и ночи с каждым свободным от вахты офицером, которому почему-либо не спалось.

Молчун Харрис предпочитал шахматы, и раз или два мне приходилось с ним играть, но шахматы не годились для игры на субмарине, несущей боевое дежурство. Постоянно, хотя и подсознательно, даже во сне, все вслушивались в малейшие изменения в работе дизелей, в распоряжения на мостике, которые были слышны в кают-компании благодаря мегафону, или в гудение сирены, вызывавшей офицеров на мостик. Уккерс же в этом смысле оказывалась идеальной игрой во время боевого дежурства. Она достаточно захватывала, не требуя при этом полной концентрации; в достаточной мере распаляла эмоции, когда вас "съедали" на подступах к дому, лишая надежды на безопасность; приносила искреннее удовлетворение, если вам удавалось победить оппонента в подобной же ситуации. Пощады никто не просил и никто не давал. На любой патрулирующей подлодке в любой неразберихе в уккерс играли повсюду - с носа и до кормы. Психологи наверняка смогли бы дать этому явлению научное объяснение, ну а мы пристрастились к этой игре самым естественным образом.