Бен Брайант - Командир субмарины

Потревожив спокойствие югославского берега, мы решили, что пора совершить набег и на итальянское побережье Адриатического моря. В этом районе море преимущественно неглубокое, и, следовательно, угроза безопасности субмарины вполне реальна. Так что работа вблизи берега не обещала стать результативной. Вражеские суда старались держаться поближе к берегу, но я надеялся на то, что хоть кто-то из них решит сократить путь и пойдет через залив Манфредония. Там мы безрезультатно провели весь следующий день, и после этого стало ясно, что необходимо двигаться ближе к берегу. Лучшим ориентиром служил полуостров Гаргано, так как к нему можно было подойти на расстояние трех миль, после чего глубина уменьшалась до десяти морских саженей, той минимальной глубины, на которой мы могли действовать.

Соответственно, на следующий день на рассвете мы погрузились на линии десяти саженей и возле мыса в прибрежном утреннем тумане увидели расплывчатые очертания достаточно крупного судна. Производить оценку не было времени, но я на глаз определил, что его скорость примерно 10 узлов. Самое близкое расстояние, на которое мы могли подойти, равнялось 5000 ярдов, и поэтому решено было выпустить четыре торпеды, распределенные таким образом, чтобы покрыть возможную погрешность в оценке скорости.

Оказалось, что судно шло со скоростью между 8 и 9 узлами, причем команда его отличалось исключительно высокой квалификацией. На палубе заметили, что первая торпеда прошла мимо - а в зеркальном спокойствии воды следы наших торпед выглядели словно широкие серебряные ленты. Судно моментально круто развернулось, чтобы избежать следующих залпов. Сначала казалось даже, что оно собирается протаранить прибрежные скалы. Однако, когда мы всплыли, чтобы посмотреть, нельзя ли использовать орудия, увидели, что курс соперника вновь выправился.

Стоило нам открыть огонь, как тут же раздался очень энергичный ответ, причем проявленная быстрота реакции сделала бы честь любому военному кораблю. На палубе стояли две пушки: одна на корме, калибром крупнее наших орудий, а вторая на носу, меньшего калибра. Стрелять было трудно, так как в тумане на фоне скал судно казалось едва различимым, и нашему наводчику никак не удавалось прицелиться. Конечно, тогда безрезультатность этой небольшой битвы буквально выводила из себя, но на самом деле она была достаточно занимательной. Время от времени один из наших снарядов попадал в цель, и тогда судно прекращало ответный огонь и начинало двигаться к берегу. Но затем, когда мы опять принимались стрелять мимо, вновь набравшись мужества, оно снова начинало стрельбу.

Корабль стрелял еще более неудачно, чем мы, а кроме того, на корме пушка стреляла каким-то подобием черного пороха, который обволакивал цель густым дымом.

К этому времени мы имели под килем глубину абсолютно недостаточную для того, чтобы можно было погрузиться в случае опасности. Воздушный противник мог появиться с минуты на минуту, а боеприпасы исчезали до неприятного быстро. Таким образом, вообще никакого смысла в продолжении стрельбы не было. Поэтому нам пришлось признать победу этого прекрасного судна - я помню его название: "Валентино Кода" - и подобру-поздорову убраться на глубину.

Воодушевленный нашим отступлением, противник умудрился едва не подстрелить нас: один из снарядов пролетел всего лишь в 50 футах. Мы перехватили переданный судном сигнал SOS, включавший слова "SALVE CARTA". Тогда я записал в своем отчете о походе дословный перевод выражения, вызвавший фривольные предположения насчет того, что за бумага была спасена, вызвал к жизни единственную светлую мысль на протяжении всего этого мрачного утра.

Прежде чем добраться до глубокой воды, мы выставили один из наших фиктивных перископов. Эти своеобразные имитации стали плодом мысли Симпсона. Они представляли собой точную копию перископа, но изготавливались из дерева и весили ровно столько, чтобы плавать вертикально, возвышаясь над поверхностью воды на три фута. Гениальность идеи состояла в том, что эти перископы заметят с кораблей противника, о них доложат по уставу, а потом итальянцы потратят немало горючего и энергии, бросившись их атаковать. Больше того, наши моряки развлекались тем, что писали на дереве грубейшие послания в адрес Муссолини. Подчинись он их призывам, даже этот плотного сложения человек почувствовал бы нестерпимый дискомфорт.

Мы вернулись на югославское побережье и направились к Сибенику. Утром гидролокатор показал наличие минных полей возле острова Коморика, но мы прошли под минами на большой глубине и таким образом попали в приятнейшие прибрежные воды, омывающие великолепные острова. В 9.40 недалеко от острова Муло показался дымок, а вскоре он превратился в небольшой пароход водоизмещением меньше тысячи тонн, палубы которого оказались заполнены солдатами. Он представлял собой торпедную цель более чем скромных размеров, однако в 10.21 мы подошли к нему на расстояние тысячи ярдов. Еще не был выпущен нами первый снаряд, как меня удивил на редкость дружный огонь вражеской береговой батареи, которая, очевидно, расслышала нашу стрельбу неподалеку. Очень скоро снаряды начали сыпаться вокруг нас. Наши же снаряды все время попадали в судно выше его ватерлинии, и, когда цель развернулась кормой, три из них легли вокруг ее руля. Судно понесло на рифы острова Трара. Люди начали прыгать в воду, которая сразу стала черной - столько в ней оказалось пытавшихся спастись солдат. К этому времени береговая артиллерия пристрелялась, и мы, решив, что на глубине нам будет спокойнее, погрузились. Между всплытием и новым погружением прошло не больше трех минут, и за это время мы дали около двадцати залпов, причем все они попали в цель. При этом мы оставили прицелы не снятыми, в то время как орудийному расчету пришлось спуститься вниз: этого требовали вражеские береговые батареи, стрелявшие в нас прямой наводкой. Нам предстояло при первой же возможности вновь подняться и снять их, а затем техник должен был их разобрать и высушить. В немецкой армии существовала такая роскошь, как водонепроницаемые объективы и орудия, разработанные специально для подводных лодок, с механизмами из нержавеющей стали. Когда же во время Первой мировой войны конструктор проектировал то орудие, которое теперь находилось на борту "Сафари", предполагая, что оно будет стрелять по дирижаблям, он понятия не имел, что с ним может произойти дальше. Но несмотря на постоянные претензии и упреки, выпавшие на долю нашей пушки, на самом деле она сумела заслужить искреннюю симпатию всех подводников.

Наша жертва уже плотно уселась на рифы, но я все-таки чувствовал, что мы можем себе позволить торпедный залп. Очень хотелось удостовериться, что корабль уже не сможет освободиться из своего плена. Неприятность заключалась в том, что между ним и нами лежала еще одна полоса рифов, и, чтобы выбрать траекторию для торпеды, нам предстояло совершить целый ряд маневров. Следующие двадцать пять минут прошли в маневрировании вокруг навигационных препятствий и поисках прямого пути к цели. Вода была зеркально гладкой, вражеские батареи прекрасно знали, где мы находимся, и на таком расстоянии в тихий безоблачный день каждый мог увидеть перископ, даже если бы он возвышался над водой всего на дюйм или два. Противник потратил множество боеприпасов, пытаясь сбить перископ, поскольку понимал его ценность для подлодки. Наконец мы нашли нужное положение и выпустили торпеду. Однако гироскоп нас подвел, торпеда не послушалась и, сделав круг, вернулась к субмарине.