Кэтрин Дюпре - Джон Голсуорси

Кроме работы над гранками «Собственника», Голсуорси в ту пору был занят более важной для него проблемой – все намеки и недомолвки этого романа были разгаданы и вызвали соответствующую реакцию у членов его семьи, которые были вполне узнаваемы. В сентябре, после возвращения в Англию, он получил письмо от своей сестры Лилиан, в котором она сообщала, как встревожил ее и сестру роман Джона. Помимо того, что она узнала многих прототипов героев романа, ее потрясла та откровенность, с которой брат рассказал историю несчастного замужества Ады. Все эти дела – такие интимные, сокровенные, если уж так нужно поведать о них всему миру, почему бы не воспользоваться для этого псевдонимом? Ее письмо не дошло до нас, о его содержании мы можем догадываться по ответу Голсуорси: «Когда я думаю о твоем письме в целом, я прежде всего воспринимаю его так: одна душа отчаянно взывает к другой, совершенно от нее отличной. Я уже давно знаю, что в основных своих взглядах мы очень не похожи. Нас роднят сочувствие к людям и терпимость, но, если копнуть поглубже, разница между нами большая. В тебе нет того трезвого – или циничного, или сатирического, или объективного начала – назови как хочешь, – которое есть во мне. Ты оптимистка, идеалистка. Я же не оптимист и не пессимист, а идеалы у меня если и есть, так не те, что у тебя.

И от искусства мы с тобой требуем разного. Тебе, например, хочется, чтобы автор, изображая конфликт, склонял читателя примкнуть к одной из сторон против другой. У меня этого нет. Я скорее ощущаю себя своего рода химиком – я более холоден, более аналитичен, всегда развиваю какую-то философскую идею и в угоду ей готов, можно сказать, исказить свои оценки. Я исхожу из тезиса, что чувство собственности не христианское и не очень пристойное чувство. Во всяком случае, я всегда занимаю позицию отрицателя, разрушителя. Мне нестерпима сама идея безупречного героя, она мне кажется такой банальной, пошлой, а главное – явно нефилософской. Возможно, даже вероятно, это недостаток, но это так, и с этим ничего не поделаешь. Я не могу воспринимать человека до такой степени всерьез. Кое-что в людях мне нравится, кое-что меня восхищает, но если я берусь писать о них, то будь уверена, что я не обойду молчанием их темные стороны. Таков мой жанр. Изменить я его не могу. Охотно верю, что это тебя огорчает.

Вопрос о личностях. Неужели ты в самом деле думаешь, что это важно? Если не считать тебя, Меб и мамы (ей, пожалуй, лучше не читать мою книгу), никто ведь о нас ничего толком не знает и не хочет знать, так что в худшем случае люди день-другой поудивляются, почему я выбрал эту тему, а потом забудут. Никто... не осведомлен хотя бы настолько, чтобы связать А. и И., тем более что я изменил цвет ее волос на золотой.

...Эта книга – несомненно, лучшее из того, что я написал, несомненно. И тут я подошел к самому трудному в твоем письме.

По существу, ты говоришь мне: не издавай. Во всяком случае, не в ближайшие годы. Прости меня, дорогая, но ты довольно легко касаешься очень болезненной темы.

Если я не издам ее сейчас, то не издам никогда. Через два месяца эта книга умрет во мне и уже никогда не воскреснет. Она постепенно умирает уже с мая. Начата новая книга. Я просто сужу по другим своим книгам. Ни к одной из них я не мог бы вернуться, чтобы переделать ее, растения умерли, потому что их оставили без ежедневной поливки. Так будет и с этой книгой. Я не могу и никогда не смогу ее переделать.

Это проясняет картину.

Вопрос, значит, стоит так: тебе и Меб кажется, что моя книга – святотатство, но достаточно ли твердо ваше убеждение, чтобы предать ее огню? Издать ее анонимно я не могу, это значило бы и новую мою книгу, и следующую за ней тоже издавать анонимно – в них тоже участвуют и «молодой Джолион», и другие».

Это лишь небольшая часть длинного письма, написанного Голсуорси сестре в защиту своего романа; никто, утверждает он, не принадлежащий к их «семейному клану», не сможет опознать реальных героев романа, а сестра воспринимает роман таким образом лишь потому, что смотрит на него глазами «члена его семьи, ощущая в романе пульс жизни этой семьи».

Мы не знаем, как удалось брату переубедить Лилиан, но 23 марта 1906 года роман вышел в свет абсолютно в том виде, в каком его читала Лилиан, и под собственным именем автора.

Младшая сестра Голсуорси Мейбл Рейнолдс в своих «Мемуарах», посвященных брату, решительно высказывает собственное мнение по вопросу сходства героев «Саги о Форсайтах» с членами их семьи: «Я считаю, что, кроме общеизвестного примера в лице старого Джолиона, сходство остальных героев романа с членами семьи Голсуорси можно проследить лишь в общих чертах. Мой брат действительно изучил и перенес в роман многие характерны особенности и странности наших семейных отношений, но каждый представитель семьи был им настолько сильно изменен, что мнение, будто хотя бы один из героев «Саги» взят прямо из жизни, абсолютно ложное».

С момента первого знакомства сестер с рукописью «Собственника» до написания вышеприведенных строк прошло тридцать лет. Время залечило многие раны, родители давно умерли, а сам Джон к своей смерти, наступившей двумя годами раньше, почти полностью утратил сходство с «сердитым молодым человеком», впервые написавшим о Форсайтах. Джон Голсуорси, кавалер ордена «За заслуги», превратился в одного из респектабельных «столпов общества»; в его романах нет гнева, жестоких, язвительных персонажей, а лишь усталость и некоторая грусть. Голсуорси понял, как это поняли и многие другие до него, что общество может увидеть себя в зеркале, заметить, как осмеяны его безумие и несправедливость, но это заставит его лишь пожать плечами и не поведет ни к каким изменениям.

«Собственник» имел большой успех, это был первый факел, зажженный во тьме. «Остров фарисеев»провозгласил определенные идеи, но как произведение искусства он стоял очень невысоко. Форсайты же были живыми людьми; они существовали в своем мире, они были убедительны. В то же время это были аллегорические персонажи, как и герои Джона Беньяна [52]или Диккенса, они делились на людей света и тьмы.

Как часто повторял Голсуорси, ведущим его методом был «метод отрицания»; он вновь говорит об этом в письме к Лилиан: «Я всегда занимаю позицию отрицателя, разрушителя. Мне нестерпима сама идея безупречного героя, она мне кажется такой банальной, пошлой, а главное – явно нефилософской». Таким является Сомс, «собственник», утесом возвышающийся над остальными героями романа. Его стяжательство, желание обладать раскрыты во всей их уродливой силе, и в то же время он вызывает сострадание. Мы разделяем его отчаяние, когда он стучится в дверь спальни Ирэн. «Его голод могла утолить только жена, неумолимая, испуганная, спрятавшаяся от него в запертой комнате. Другие женщины ему не нужны». Образ молодого Джолиона – человека хорошего – по сравнению с ним очень невыразителен. На этом этапе, как писал Голсуорси Гарнету, ему уготована роль «комментатора» всей трилогии, и в первой книге она последовательно выражена.