Феликс Чуев - Сто сорок бесед с Молотовым

Хрущев, видимо, подслушивал наши телефонные разговоры, и шпионы у него были. Я выступал на пленуме, орали, не слушали. Потом хитро опубликовали. Сначала троих включили в «антипартийную группу» – Маленкова, Кагановича, Молотова – и добавили примкнувшего к ним Шепилова, а через некоторое время – Булганина и Ворошилова. Ворошилов был с нами, только потом раскаялся. Можно судить по тому, что было напечатано, как он вел себя. Плохо вел. Растерялся. Не знал, куда идти. А Хрущев хитрый очень. То, что Ворошилов стал президентом, не добавило ему авторитета. Авторитет у него был с гражданской…

Потом каждый год я посылал в ЦК одно-два письма с критикой их политики. Последнее – с критикой Программы партии, которую считаю фальшивой, антиленинской. Хрущев поднял этот вопрос, и меня исключили из партии. А Маленков и другие ничего об этих письмах не знали, жили себе. Но одного меня из партии исключать неудобно – нужна «антипартийная» группа, исключили четверых.

22.04.1970, 08.01.1974, 09.05.1985

– Я не думаю, что я помог, что вышибли из партии троих. Кагановича, Маленкова и меня, Шепилова присоединили, а он ни при чем. С экономикой, я не знаю, насколько он глубоко был знаком, но он очень хороший оратор. Честный человек, чувствовал, что критика против Сталина заходит дальше объективной истины, поэтому он не удержался и поддержал нас неплохо. «И примкнувший к ним Шепилов» – это же нарочно сделано. Нарочно, чтоб дискредитировать.

– В народе говорили: самая длинная фамилия.

– Издевательски. Шепилов не стал служить Хрущеву. А Хрущев очень надеялся на Шепилова. Я, видно, в данном случае подставил ножку Хрущеву, хотя Шепилова почти не знал.

04.12.1973, 30.12.1973

– Хрущева я не считаю таким преданным коммунистом. Человек он способный, безусловно. Но вился только… К идеологии не имел никакого серьезного отношения. То, что так легко ему удалось расправиться с Маленковым, Кагановичем и мной, конечно, было неспроста, потому что большевистской устойчивости настоящей в этот период не было. Должны меня наказать – правильно, но исключать из партии? Наказать, потому что, конечно, приходилось рубить, не всегда разбираясь. А я считаю, мы должны были пройти через полосу террора, я не боюсь этого слова, потому что разбираться тогда не было времени, не было возможности, а мы рисковали не только Советской властью в России, но и интернациональным коммунистическим движением.

14.10.1983

– Я написал письмо в ЦК из Женевы, когда был в Комиссии по атомной энергии, – о том, что Хрущев продолжает повторять ошибку Сталина, который говорил, что коммунизм можно построить в капиталистическом окружении. Меня вызвали. Исключили из партии в первичной организации Совмина. Больше всех свирепствовал Лесечко и какие-то женщины, которых Хрущев привел. Исключили, я обжаловал. На бюро тоже исключили. Я снова – заявление. Потом Свердловский райком, затем МГК исключал. Я обжаловал. Демичев резко выступал, взял у меня партбилет… Единственный, кто вел себя порядочно, – Шверник. Он не стал против меня голосовать отказался участвовать в этом деле. Я подавал четыре заявления с просьбой восстановить меня в партии, писал Брежневу. Ни разу не было ответа. А Шапошникова коммунистам на конференции на вопрос о моей партийности ответила – он не подавал заявления с просьбой о восстановлении в партии. К XXIV съезду снова напишу заявление.

Когда меня исключили из партии, такие, как Сердюк, кричали о репрессиях Но ведь меня-то из партии исключали не за репрессии, а за то, что мы выступили против Хрущева, хотели снять его! Когда на XX съезде были осуждены репрессии, меня не только не исключили из партии, но я был избран в состав Политбюро!

19.02.1971

– Когда вас исключали из партии, вам репрессии вменяли в вину?

– Вменяли. Дескать, антипартийная группа боялась своего разоблачения. Кстати, бояться надо было именно Хрущеву. Игра была сыграна неплохо…

– Когда вы сняли Хрущева, почему вы не обратились к партийным организациям, к народу?

– Партийные организации были не в наших руках.

– Все равно вы не воспользовались моментом.

– Я и не мог этим воспользоваться. И надо еще одно добавить к нашему минусу: мы были не подготовлены к тому, чтобы что-то противопоставить. А Хрущев противопоставил – вот при Сталине вам было тяжело, а теперь будет легче. Это подкупало. Подавляющее большинство голосовало против меня. Обиженных было очень много.

– Но это среди верхушки.

– Не только среди верхушки. И среди кадров.

– Но рабочий класс был за вас.

– Рабочих тоже подкупили: теперь, мол, будет спокойнее, не будет гонки вперед.

02.12.1971

– Вячеслав Михайлович, вы рассказывали, когда в МК Демичев забирал у вас партийный билет, вы облегчили ему эту процедуру.

– Я не думаю, чтобы я облегчил, потому что он сказал: «Вы должны сдать ваш партийный билет». Там было немало людей, выступали. Подобрали несколько человек. Я вначале выступал, давал объяснение. Потом, поскольку меня крыли, коротко говорил. Главным образом, по 37-му году. Выступил Председатель Московского Совета Дыгай. Он при мне, когда я работал в ЦК и в Совете Министров, был по строительству, я с ним имел неоднократно дела. Способный работник. У меня никаких таких с ним споров или неприятных случаев не было. Стал крыть. Ну, он обязан в таких случаях. Конечно, он председатель исполкома, а секретарь, так сказать, руководит, – как же он будет молчать. Я, собственно, на него с удивлением глядел.

– Они неловко себя чувствовали?

– А кто их знает? Я уж не буду об этом рассуждать.

– В 1956 году в Грузии детей расстреляли, – говорит Шота Иванович. – Портрет Микояна сняли и в уборной повесили – там он должен занять свой дом, – портрет Хрущева к трамваю прицепили, а ваш портрет вперед понесли: «Центральный Комитет во главе с Вячеславом Михайловичем Молотовым!» – было такое.

Погибли дети, и погибли, знаете, какие ребята? Дети тех, чьи родители в 37-м сидели. И похоронить не разрешили. И люди плакали, не понимали: «Твои родители погибли от рук Сталина, а ты за него?»

16.01.1973

– Маленков тоже был слаб в теории?

– Тоже. Я знаю хорошо.

– А имя огромное – Маленков! – говорит Шота Иванович.

– Среди крестьян. А это тоже с его стороны было демагогией. Было принято решение. Хрущев был возмущен: он, Хрущев, должен был это сказать. Было главное, так сказать, карьеризм – кто сказал, что сказал. А по существу – демагогия. Но без этого не могли обойтись. Конечно, были какие-то частности, переборщили. Ведь тогда мы выколачивали из рабочих последние жилы, жилы тянули. А из крестьян у кого кой-какая собственность есть.

Я не могу сказать, что я не виноват, не арестовали меня, не арестовали за то, за другое, за третье… Хрущев нашел возможность шельмовать меня за ввоз картошки в Москву. Обывателю это может, так сказать, импонировать. Я, как Председатель Совнаркома, должен был изменить порядок. Кормить нечем. Ну вот, конечно, выколачивали всячески эту картошку из Белоруссии, из Северо-Западных районов, из Новгородской, Черниговщины выкачивали последнее, добирали. Мне была поставлена задача: на москвичей нажать, у них возможностей гораздо больше, пускай их накормят картошкой, было трудно москвичам. Я, конечно, проводил такие постановления, которые обязывали москвичей какую-то часть заготовлять у себя и, соответственно, мы сокращали паек из Белоруссии, потому что просто на хватало на местах. Как хочешь тянись, только выколачивай. Хрущев поднялся: «Молотов, он до чего доходил, у нас картошки не хватало, а он нам ограничивал паек…» Опубликовано, есть его доклады по сельскому хозяйству, где он наезжал по моему адресу. А вот я бы хотел сказать, как бы он поступил на моем месте? Никто же другого ничего не предлагал. Поэтому в конце концов, когда все-таки москвичам не хватало, мы говорили – добывайте себе сами хотя бы часть!