Генрих Сечкин - На грани отчаяния

Очнулся я в областной больнице. Проведя курс лечения, меня отправили обратно в эту же колонию, в которой я провел около года с приключениями, мало отличающимися от предыдущих. Администрации наконец стало ясно, что бытующие у них методы воспитания явно недостаточны для моего успешного исправления, а посему из Москвы в Воронеж был срочно вызван отец и я был передан ему на поруки…

Бедный мой многострадальный отец! Будучи инженером, он принадлежал к тому поколению интеллигенции, для которого честь была превыше всего. Отец рассказывал, что в жизни совершил всего лишь один нечестный поступок, когда, будучи девятилетним мальчонкой, собрал на пятачок металлолома и сдал его, купив на эти деньги пряников. Тогда родители посадили его в подвал на хлеб и воду, где он в темноте и одиночестве просидел две недели, запомнив свой поступок на всю жизнь.

Отцу было сорок пять, когда мать родила ему сына. Я был долгожданным и единственным ребенком. Всю силу своей любви родители обрушили на меня. Отец с гордостью говорил всем, что когда я вырасту, то обязательно стану инженером. В то время эта профессия была одной из самых престижных. Жили мы довольно скромно, несмотря на приличную зарплату отца. Большую часть заработка он тратил на реализацию своих научных разработок. Получив в тридцать девятом году премию за крупное изобретение в размере пятидесяти тысяч рублей (сумасшедшие по тем временам деньги), он купил мне детскую педальную машину, себе - велосипед, маме - новое красивое платье, а все остальные деньги пожертвовал в «народное хозяйство». Сам же всю жизнь имел один-единственный выходной костюм, который надевал по праздникам, а меня учил обходить булыжную мостовую вокруг, чтобы не так сильно изнашивались ботинки. Нашу просторную трехкомнатную квартиру в центре Москвы он превратил в коммуналку, оставив нам только одну комнату. Раздарив остальные, отец заявил, что неприлично занимать такую площадь, когда множество людей проживает в бараках и подвалах.

И вот у этого честнейшего человека, вопреки всем его мечтам, единственный любимый сын стал вором. Почему так безжалостно обошлась с ним жизнь? Почему так круты и беспощадны зигзаги судьбы?…

Наш вагон стоял на запасных путях. Воспоминания улетучились моментально, когда раздался резкий стук в дверь.

- Собраться с вещами! - проорал конвойный.

Все радостно повскакивали с мест. Начались суетливые сборы.

- Наконец! - вскочил с нар Кащей. - Сека, ты ближе к окну. Покнокай [40], какой город?

- Да не видать ничего. Одни вагоны, - пытаясь разглядеть между составов название станции, ответил я.

Загремев, отъехала в сторону дверь. В наш вонючий, насквозь прокуренный вагон ворвался упругий поток свежего, непривычного для жителя столицы влажного воздуха.

- Подышим, братва! - обрадовался Кащей. - Воздух-то морской! Не в Сочи ли нас пригнали? Вот отдохнем в санатории!

- Отдохнешь! И не один год, - пробурчал Колючий. - Только на ежедневные морские прогулки не рассчитывай. Если и будет, то только одна. И не по Черному морю!

- Витя, стиры [41] примотай-ка к ноге! - попросил Язва, протягивая ему колоду карт и обрывок бинта. - Может, протащу через шмон. На пересылке подрежем [42].

- Задирай быстрее штанину, а то не успеем!

- Выходи! - крикнул начальник конвоя, выстроив солдат у вагона.

- Ты бы хоть лестницу подставил, начальник! - повис над высоким откосом Колючий. - Не акробаты небось!

- Может, вертолет подогнать? Ишь, нежный какой! Прыгай! А то врежу прикладом по шее, - разозлился начальник.

- Раздражительный, - заметил Колючий, сигая под откос. - Сидор [43]мой киньте! - уже снизу крикнул он нам.

Построившись по пятеркам, колонна в сопровождении конвоиров тронулась в путь. Яркое ласковое солнце и приятный освежающий ветерок, прохожие, спешащие по своим делам, проезжающие мимо автомобили - все это вызывало воспоминания о тех далеких днях, когда мыслей о тюрьмах и лагерях не было и в помине. Но это было так давно!

А может, не было и вовсе. Или в какой-то другой жизни. Или во снах. Пройдет совсем немного времени, и я вновь окажусь в грязной, вонючей, полутемной камере, где от клубов табачного дыма почти невозможно различить лицо соседа. Где в одних трусах, обливаясь потом, зеки по очереди будут взбираться к форточке, чтобы ухватить несколько глотков свежего воздуха. Неужели до конца своей жизни мне придется влачить такое жалкое существование? Ведь если мой срок двадцать пять лет (с поражением) приплюсовать к прожитым мной девятнадцати - получается вся жизнь. Да и доживу ли еще? Странно, но до сих пор удавалось. Везение? Не знаю.

Интересно, чего это я расслюнявился? Из бревна выбрался. В побеге не убили. С Бугановки ушел живым. Сколько друзей за это время сгнило? А я иду себе под солнышком! Живой, здоровый! Вокруг братва нормальная! Чего еще надо-то? Нет, с такой позиции все-таки рассуждать гораздо удобнее.

Человек, думалось мне, сравнивающий свою жизнь с жизнью тех, у кого все складывается лучше, постоянно мучается от зависти, от своей неполноценности. Он никогда не удовлетворен тем, что у него есть. Ему постоянно хочется именно того, чего у него нет. От этого частенько плохое настроение, беспокойство, напряжение нервной системы (отсюда потеря здоровья), в результате - жизнь никуда не годится!

Если же сравнивать свою жизнь с жизнью тех, у кого все складывается хуже, получается обратный вариант. Удовлетворенность имеющимся, небольшие запросы, нормальное настроение, покой, расслабленная нервная система (отсюда хорошее здоровье), в результате - и жизнь хороша, и жить хорошо!

Погруженный в философские мысли, я не заметил, как, пройдя все необходимые процедуры, оказался в огромной камере пересыльной тюрьмы. Старожилы радостно встретили новичков. В камере находились только те, у кого на обложках формуляров красовалось буква «В». Этот первый день в новом жилище ознаменовался целым каскадом неожиданных встреч.

- Откуда этап, братва?

- Из Москвы. С Пресни!

- Как там пересылочка? Не развалилась еще?

- Да что ей будет? Сто лет еще простоит.

- Вот это встреча! -помахал рукой худощавый мужчина из самого дальнего угла нар. - Никак, Язва?

- Хорь! Какими судьбами здесь? - расплылся в приветливой улыбке Язва. - Давно с Устьвымьлага?

- А вот как тебя тогда за Клячу замели, так через две недели и меня дернули. Сначала повозили по Коми. Куда ни привезут - кругом одна сучня. Не хотят принимать меня на зону. Вешаются на запретки. Кричат: «Хозяин, не пускай, он нас всех перережет!» Ну, меня и заворачивают на сто восемьдесят и - на другую зону. А там то же самое. Потыкали, потыкали и сюда. Я тут уже полтора месяца торчу. Сюда со всего Союза урок свозят, - охотно рассказывал Хорь.