Михаил Алексеев - Грозное лето (Солдаты - 1)

Так, вглядываясь в лица убитых и раненых, Гунько вспоминал все, что знал о них, и ему не верилось, что это действительность, а не кошмарный сон. Еще несколько часов тому назад эти люди, неподвижно лежащие сейчас на земле, были живы и невредимы: писали письма, хлопотали у орудий, поправляли окопы и блиндажи, спорили, мечтали. Это были подчиненные ему бойцы и офицеры; он иногда покрикивал на них, иногда хвалил, с ними проводил долгие фронтовые будни; эти люди были для него дороже и ближе, роднее всего на свете. И вот теперь многих из них нет. Никто и никогда больше не услышит их голосов...

Между тем из-за Шебекинского леса все выплывали и выплывали караваны наших штурмовиков.

"Сколько же длится этот бой?" -- подумал Гунько, заметив, что солнце клонится уже к реке. И вдруг, осознав обстановку, Гунько торжествующе закричал:

-- А ведь немцы-то не прошли! Не прошли! Не прошли!.. -- повторял он, неожиданно, поняв, какой великий смысл заложен для него и для всей страны в этой короткой фразе.

-- Не прошли!..

Гунько посмотрел на свою батарею, точнее, на то, что осталось от нее, -- разбитые орудия, раненых и мертвых бойцов, разрушенные окопы, -- и обессиленный опустился на землю, закрыв голову руками.

-- Что с вами, товарищ старший лейтенант? -- услышал он густой, низкий голос.

Гунько приподнял голову и увидел Забарова. А по траншее в изодранных маскхалатах один за другим тянулись остальные разведчики. Они вели пленных. Гунько хорошо знал Забарова. Федор вместе с Марченко не раз бывал на батарее.

-- Вот видите, что случилось... -- как бы извиняясь, сказал Гунько и торопливо растер горячей ладонью слезы на своих смуглых и грязных щеках.

-- Да, невеселая картина... -- согласился Забаров. -- А это ваши? -- и он кивнул в сторону догоравших немецких танков, надеясь хоть чем-нибудь ободрить старшего лейтенанта.

-- Кажется, наши. А впрочем -- не знаю... Тут все поработали. Да это и не так важно.

Аким -- он был сейчас задумчивый и тихий -- помог Гунько подняться и посмотрел на него заблестевшими вдруг глазами -- вот так когда-то глядел он на сержанта Фетисова, колдовавшего в своем блиндаже над миной. Акиму вдруг захотелось крепко обнять офицера. Губы разведчика шевелились. Казалось, с них вот-вот сорвутся взволнованные, несвязные слова. Но Аким промолчал и отошел в сторону.

-- А где вы пропадали? -- спросил Гунько.

-- Отбивались от немцев, -- ответил Забаров.

-- Ну и как, отбились?

-- На сегодня -- да. Правее, говорят, немец потеснил наших, а тут -нет. Вот ведем пленных к генералу. Гитлеровцы образца тысяча девятьсот сорок третьего года. Полюбуйтесь!

Разведчики присоединились к артиллеристам, помогли им вновь перевязать раненых. И только после того, как раненые немного успокоились, Гунько приблизился к немцам.

-- Ком... ком!.. Шнель, говорю! -- Ванин подтолкнул вперед пленных немцев. Гитлеровцы затравленно озирались, послушно исполняя Сенькины приказания.

-- Только трех живых и нашли. А остальные все дохлые, -- сообщил Ванин.

Гунько долго сверлил глазами стоявшего впереди немца и вдруг размахнулся, чтобы ударить его, но тут же почему-то опустил руку.

-- Аким, -- позвал Сенька своего друга. -- У меня для тебя подарок есть, -- и, порывшись в кармане, он вынул оттуда очки с блестящей золотой оправой. -- Получай, друже, да благодари своего верного приятеля, Семена Прокофьевича. Я вон у того, который без пилотки, одолжил...

Аким внимательно посмотрел на Сеньку, повертел очки в руках, похвалил их и вернул немцу.

-- Вот сердобольная интеллигенция!.. Для тебя же старался. Ведь свои-то ты потерял, а без очков, поди, ни черта не видишь! -- набросился на него Ванин. -- Попался бы ты им!..

-- Так мы ж не фашисты,-- возразил Аким. Не знал он, какую великую обиду причинил Сеньке, отказавшись от его подарка. -- Их этому учили -чтобы грабить, убивать... Такая у них война... Как ты этого не можешь понять, Семен!..

-- Не фашисты мы -- это да... -- невнятно бормотал Ванин.

Но кругом него лежали убитые бойцы из батареи Гунько, все они полегли от рук немцев, и горячее Сенькино сердце требовало мщения. Сеньку возмущали рассудительные, спокойные объяснения Акима.

Шахаев подошел к Ванину, положил свою руку на его плечо, тихо, убежденно сказал:

-- А ты, Семен, не горячись. Подумай над словами Акима. Он правильно сказал. Вон, смотри, старший лейтенант Гунько и тот не смог ударить пленного, а сколько он потерял сегодня своих товарищей. Нельзя нам этого делать, Семен. Пойми!

Семену хотелось возразить, но не в его силах было спорить с парторгом. Он вдруг подошел к немецкому солдату, который благодарно и заискивающе посматривал на высокого и худого русского бойца, вернувшего ему очки. Сенька сощурил свои кошачьи глаза, злые зрачки сузились.

-- Ви гейц?

-- Вас, вас?

-- Ви гейц?.. Оглох с перепугу-то!.. Как дела, спрашиваю?

-- Шлехт, -- наконец поняв, выдохнул немец.

-- Вполне согласен, -- с удовольствием подтвердил Сенька. -- Дела ваши действительно шлехтовые. Одним словом -- капут!

-- Капут, капут! -- хором и, казалось, с радостью забормотали немцы, услышав самое популярное у них сейчас слово.

-- Благодарим за полезные сведения! -- и, сплюнув, Ванин отошел от пленных.

Гунько неплохо говорил по-немецки.

-- Много русских побил? -- обратился он к "Сенькиному" немцу.

Тот вздрогнул, губы его мелко затряслись. Глаза забегали.

-- Я не убивал русских... Я -- санитар. У меня даже винтовки не было... А вот Эрих убивал, много убивал, -- заторопился немец, показывая на побледневшего солдата. -- И Ганс убивал... Они -- автоматчики.

Гунько задумчиво и даже с какой-то глубокой грустью смотрел на немецких солдат. Его отвлек прибежавший на батарею посыльный от командира дивизиона.

-- Сведения, что ли, требуют? -- устало спросил Гунько.

-- Так точно, товарищ старший лейтенант. О боевом и численном...

-- По всей форме?

-- Так точ... -- перехватив иронический взгляд, офицера, посыльный замялся. -- В общем, сводку о потерях майор требует... Начальник-то штаба убитый... Снаряд в блиндаж угодил...

Гунько не удивился печальной новости: многих не стало в этот день.

-- Ну что ж... Вот гляди... -- он обвел глазами место, где еще утром стояла целой и невредимой его батарея. -- Орудий ни одного, из людей двое здоровых, десять раненых. Вот еще один пехотинец к нам присоединился. Остальные убитые. Так и доложи. А писать мне не на чем. Да и писаря вместе с бумагами завалило. -- Гунько показал на глубокую воронку, из которой торчмя стояло несколько расщепленных осколками бревен.

-- Есть доложить -- вся батарея погибши!..

-- Как, как ты сказал?! -- Гунько потемнел.

-- Погибла, говорю, товарищ старший лейтенант, батарея-то ваша. Орудий ни одного...

-- Это кто ж тебе сказал, что она погибла? -- остановил Гунько посыльного. -- Нет, солдат, ты так не докладывай майору... Кто дал тебе право говорить так о моей батарее?.. Она жива и будет еще долго жить и колотить фашистов до полного их издыхания!.. Ведь немцев-то мы остановили! Как стемнеет, пусть повозки за ранеными приедут. Не забудь сказать об этом майору. А санитаров -- сейчас же сюда!.. Ну ладно, беги!..