Елена Хаецкая - Записки из страны Нигде

Дальнейшее не облегчало задачу: появились «Вавилонские» во всей их чернушности, а затем еще про Мурзика – первая веселая вещь за несколько лет, хотя по-прежнему черноватая и непристойная. «Лангедок» в какой-то мере отзывался на «Мракобеса», но все равно был другим. И тогда мой друг и издатель сказал мне: «Твоя проблема, Хаецкая, в том, что каждая твоя новая книга абсолютно не похожа на все предыдущие».

Они такими получались без всяких усилий с моей стороны. Не то чтобы автору, знаете ли, хотелось выпендриться и показать: а вот, я могу еще и по-другому, и по-третьему, и по-четвертому!.. Ничего подобного, это выходило случайно.

И только через двадцать лет я увидела в своих романах повторения. Общие темы, общих героев, общий способ сюжетопостроения. Это вышло естественно, как естественно было почти эпатирующее разнообразие.

Тогда я решила, что существует своего рода «круг». Он есть для каждого, кто пишет. У кого-то он очень большой, у кого-то – совсем маленький. «Кругом» я называю не цикл романов, вроде цикл романов о Натаниэле Бампо, а тексты, содержащие общую проблематику, сходные типажи героев, сходные микро-сюжеты – при различии внешнего антуража и «большого сюжета».

Разберу на примере гипотетических романов, которых в действительности не существует. Предположим, один писатель пишет сагу о древних германцах. Там есть воин-инвалид, который круче всех, девица-шаманка, очень мудрая несмотря на детскую наружность, старая одинокая лучница со шрамом на лице и восторженный юноша-поэт, который погибает.

Такой набор персонажей предполагает разные коллизии и ситуации большей или меньшей сентиментальности: юная шаманка своей мудростью спасает воина-инвалида, воин-инвалид спасает восторженного юношу, восторженный юноша жертвует собой ради одинокой лучницы (которую никто никогда не любил)...

Затем тот же автор, как будто не насытившись этими эмоциями, пишет космический боевик, где есть космический волк-инвалид, юная загадочная дева-телепат, юный же землянин-программист с язвами от лучевой болезни и хмурая инопланетянка с планеты «амазонок». Здесь можно разводить приблизительно те же сентиментальные коллизии (микро-сюжеты со взаимным спасением и открытием друг в друге истинной человечности, доброты и способности к состраданию/самопожертвованию). При этом большой сюжет может очень сильно различаться. Не говоря уж о том, что действие происходит в далеком космосе, далеком будущем, среди высоких технологий.

Но читаем-то и пишем мы не столько ради большого сюжета (кто куда пошел, кто кого убил), сколько ради эмоций, которые дарят нам как раз маленькие сюжетики, рассыпанные по тексту. Важен не столько гарнир, сколько приправа, простите кулинарную аналогию.

Далее тот же автор пишет исторический роман о средних веках, где фигурируют рыцарь-крестоносец, юная ведьма (которую собираются сжечь, пока она не тронет сердце крестоносца своей мудростью), оруженосец-поэт и немолодая женщина-крестоносец, переодетая мужчиной (эпизод с ранением, раздеванием и разоблачением). Нетрудно догадаться, что мы получим ударную дозу уже полюбившихся эмоций. Или скажем: «Что-то тошнит от этих сорокалетних теток, переодетых дядьками». Кому как, кто-то насытился, кто-то нет.

Это пример автора, который ходит по «малому кругу».

У любимого и высокочтимого мною Стивена Кинга «круг» более широкий, но и у него то и дело будем натыкаться на ситуацию: некто загадочный (Зло) приезжает в небольшой городок и создает там очаг соблазнов, а дальше – каждый житель городка соблазняется и погибает... кроме небольшой группы приключенцев, в которую непременно входят пьющий писатель, подросток с фантазией и хорошая женщина, а также ирландец.

Лично мне никогда не надоедает эта коллизия, этот набор персонажей и рождаемые всем этим эмоции.

Думаю, имелся такой «круг» и у Льва Толстого, но Толстой настолько велик, что он едва прошел по дуге – до замыкания «круга» даже не дожил. Ему лет триста понадобилось бы. У Достоевского «круг» гораздо более узкий, а Лермонтов вообще как будто из него не выходит – сплошь уточнения «Демона» и «Героя нашего времени». Конечно, все это огрублено и приблизительно, можно уточнять, оспаривать, приводить другие примеры.

Кроме того, писатель может какое-то время ходить по узкому «кругу», а потом внезапно устроить прорыв. И это тоже следует уважать. Неуважения достойна только халтура.

00:00 / 19.08.2017

Как-то раз попалось мне такое, безапелляционным тоном высказанное, соображение:

«Иван Ильин из десятков крупных писательских имен выделил четырех, по его мнению, выдающихся ясновидцев и художников: Бунина, Ремизова, Шмелева, Зайцева. В их творчестве глубоко и ярко отразились главные особенности развития русской литературы двадцатого века».

Что-то с этим «мнением» было определенно не так. Не любя Бунина; не читав Ремизова; читав, но не считая Зайцева со Шмелевым чем-то выдающимся, - я признаю свою необъективность в данном вопросе. Однако ж и Иван Ильин – вовсе не непререкаемый пророк, хотя в определенной среде его писания как раз выдаются чуть ли не за священные. Коли Ильин изрек – стало быть, всё! Так и есть! Истина в последней инстанции!

А почему, собственно, истина-то? Ильин, сам эмигрант, перечислил четверых писателей-эмигрантов. Они писали не то для таких же эмигрантов, как они сами, не то для некоей несуществующей России, в которой их читают несуществующие читатели.

Спустя десятилетия эти книги прочли и существующие, реальные читатели из реальной России, и для большинства из этих читателей (не тритонов из Атлантиды, а нормальных читающих по-русски людей) названные авторы откровением не стали. Ну, Шмелев. Ну, Зайцев. Ну, неплохо. Но какое же все чужое, неизвестное! Что за раскрашенный лубок, какая тоскливая, карамельная, регламентированная жизнь, какие нудные «русские народные откровения» этого мужичка Горкина из «Лета Господня», который при молодом барчуке состоит дядькой (сусальные слезки: «барин-отец, мужички – дети евонные…» не верю!)

И это – та Россия, которую мы потеряли? Которую эмигранты «вывезли на подошвах своих сапог»? Даже такой неотесанный тип, как Дантон, понимал: такое попросту невозможно. А эти, вишь, строили какие-то иллюзии…

…И прекрасные эмигрантки, которые чахнут посередь Европы и ищут утешения то в разврате, то в религии, рефлексируя на тему своего бесконечного одиночества: России больше нет, а Париж тоже не родной. Ну нам-то, руку на сердце положа, какое до них дело?