Сергей Синякин - За несколько лет до миллениума [сборник]

Чтобы понять, как изменился мир, полезно иногда заглядывать в старые и затрепанные книжки. Не классиков — их сила как раз и заключается в том, что они являются современниками каждого нового поколения, а именно тех, кто оказался забытым, тех, кого с плеском приняли воды реки забвения. Да, они были наивны, да, современные литераторы более искусны, нежели довоенные и послевоенные. И все-таки на забытых ныне страницах их книг есть любовь к Родине, гордость за свое Отечество, восхищение современниками, вера, что мир обязательно изменится к лучшему, если не жалеть для того усилий, — словом, все то, чего зачастую лишены современные книги.

Всех вспомнить невозможно. Да это и не является целью моей книги. Многим писателям (таким, например, как M. Агашина, П. Селезнев, Ф. Сухов) посвящены целые исследования, другие ушли совсем недавно, и их имена еще на слуху (А. Евтушенко, А. Иванов). Но есть люди, которых вспоминают все реже и реже, и совсем напрасно — они были настоящими писателями, и я бы рекомендовал их творчество самому широкому кругу. Творчество некоторых является знаковым для нашего Союза.

Подобные вопросы не задают случайно. Их задают поэты. А поэтом можно только родиться.

Стать поэтом невозможно, как невозможно научиться бродить под дождем, смотреть на ночные звезды, пить росу на лесной поляне, сходить с ума по запахам разнотравья и молиться на радугу. Нет, можно заставить себя делать это, только вот не испытаешь переполняющего душу восторга, не поймешь простой истины — вся Вселенная заключена в песчинке, надо лишь это увидеть. Но это дар немногих, большинство не поднимает голову к звездам и видит лишь их отражения в лужах. Поэтами не становятся, источник поэзии живет не в каждой человеческой душе. И это справедливо: способность писать стихи — такой же редкий дар, как умение просчитывать партию в шахматы на семь ходов вперед, как выбирать из спектра красок одну-единственную, необходимую для картины, как способность рассчитать Вселенную на кончике математического пера.

Поэтами не назначают.

Еремин Валентин Лаврович.

Человек.

Освальд Лаврентьевич Плебейский.

Поэт.

Две стороны одной медали. Две судьбы одной прожитой жизни. Одна выпала Валентину Еремину — он дрался на фронтах Отечественной войны, сидел в лагерях, строил жизнь и семью, как это положено каждому пришедшему в мир человеку, другая досталась Освальду Плебейскому — рожденный воображением Еремина, он стал поэтом и написал несколько поэтических книг. Первый умер 6 апреля 1997 года. Если есть загробная жизнь, то он смотрит с завистью на нас, еще живущих на земле. Ему нравилось жить. Второй не закончил земное существование, оно будет продолжаться, пока существуют написанные им книги. Хорошие стихи всегда живут дольше своего создателя. Пока живут его книги, пока живут люди, помнящие его стихи, в мире остается и он.

Никогда не стоит писать поэтических исследований. Поэзия — не микроб, ее не исследуешь под микроскопом. Все наши размышления на эту тему будут чисто условными. Оставим исследования критикам. Это им привычно называть финский нож скальпелем. Я хочу рассказать о человеке, который писал стихи. По сути дела, именно это и есть главное. А все нужное читатель найдет в стихах поэта сам. Художник интересен своим творчеством, все остальное неважно и второстепенно. В семечке всегда важно зерно, а не шелуха, которая никогда не даст ростка. Авторы отличаются друг от друга на величину поэтического таланта и степени искренности, ложь в стихах режет глаза и заставляет стыдиться за человека, чьи произведения ты читаешь.

С Освальдом Плебейским легко — он не врет.

Он способен проголосовать против исключения Александра Солженицына из Союза писателей. Поступок?

Он способен отказаться от премии литературной «Сталинград» по личным обстоятельствам. Это при его-то пенсии! Позиция?

Он способен на резкое суждение — назвать бездарность бездарностью, даже если та облечена властью, на это тоже надо решиться. Так что же — мировоззрение?

Вся его жизнь состоит из незаконченных отрывков. Он родился в семье военнослужащего, а потому много путешествовал с семьей. На фронт ушел из Челябинского пединститута. В должности командира отделения противотанковых ружей гвардейского танкового корпуса прошел путь от Киева до Карпат, где был тяжело ранен. Награжден орденом Славы III степени и медалью «За отвагу». Сидел. Работал на шахте в Казахстане. Был «богемным мальчиком». Не по годам, конечно, но куда он еще мог попасть после освобождения — человек с искалеченной душой, ведь всю жизнь его сопровождали стихи?

Стихи были цикличны, как вся его жизнь. Он из прошлого поколения, таких людей больше не делает жизнь, нынешние мужики инфантильны и женственны. На их фоне Освальд Плебейский жёсток, почти жесто́к. Таким он был и при жизни — резкий, требовательный, кажущийся агрессивным.

Но жесткость интонации еще не означает черствости души.

Искренность — это красные флажки загона для волков, куда человек загоняет себя сам. Оказавшись среди этих флажков, он имеет право бежать лишь в определенном направлении, даже если все остальные бегут в противоположном. Поэт — если он таковой и на самом деле, даже если он член Союза писателей, всегда чуть в стороне от стаи. И это понятно — для поэзии всегда важен личный мотив. Для стаи важны ее принципы. Собственно, эта отстраненность уже говорит о личности, не признающей закона стаи в силу того, что законы стаи не всегда справедливы, а порою и просто подлы.

Освальд Плебейский из поколения, обожженного войной в восемнадцать лет. В отличие от многих и многих поэтов, бездумно швыряющихся словом, он скуп, нет, не скуп, он бережлив, ибо знает цену слову.

И это строки, которые никогда не написать тому, кто не был под огнем. Убивавший и умиравший сам, он знал цену слову. Слову и событию. Потому и он писал про убитого им врага:

Мастер отличается от ремесленника тем, что постоянно работает на грани взрыва и гибели. Там, где посредственность только начинает разворачивать строфу, настоящий поэт уже ставит точку. И беспощаден к себе.