Михаил Хлебников - Реалии отечественной фантастики

Иван Ефремов своим романом «Туманность Андромеды», вышедшим в 1957 году, вернул в жанр не только космическую тему, но и создал интересно проработанную картину человечества XXXIII века. Естественно, что к этому времени победа коммунизма будет безусловной. Технические аспекты будущего даны эскизно и вряд ли способны удивить нас спустя шестьдесят лет после выхода романа. В мире «Туманности Андромеды» присутствуют «скоростные» поезда, выжимающие 200 км/ч, космические корабли управляются переключением рычагов и кнопок. При этом этические и социальные проблемы, которые поднял Ефремов, не потеряли своей актуальности до настоящего времени и, думаю, будут предметом обсуждения еще долгое время. Понимал важность «человеческого фактора» и сам автор, высказавшийся о перспективах развития жанра в следующих словах: «Не популяризация, а социально-психологическая деятельность науки в жизни и психике людей — вот сущность научной фантастики настоящего времени». Это говорит о том, что «научность» фантастики является важным, но всего лишь компонентом ее успеха. В следующей книге — «Лезвие бритвы» — писатель попытался сформулировать медицинские, психологические, эстетические основания для появления того типа человека, который будет разгадывать тайны Вселенной в том самом XXXIII столетии.

Вторая знаковая фамилия — братья Стругацкие, создатели «Мира Полудня», в котором рисовалась картина всего лишь XXII века. И в ней будущее также за победившим коммунизмом. В отличие от линейных романов Ефремова, Стругацкие используют мозаичный принцип: рассказы и повести, составляющие цикл, дополняя друг друга, постепенно детализируют счастливый, гармоничный мир будущего. То, что у автора «Туманности» дается широкими мазками, приобретает у авторов «Полудня» силу и противоречия конкретности. Противоречия нарастали синхронно с изменениями в общественном сознании, произошедшими в годы так называемого «застоя». Реализация коммунистических перспектив откладывалась на срок, может быть, даже дальше эпохи Дара Ветра. Сомнениями успел поделиться и сам Ефремов в романе «Час Быка». Семидесятые — время нарастания скептицизма не только в творчестве Стругацких, но и у их читателей. Влияние было взаимным. Кто-то назовет это взрослением, которое очень быстро перешло в нигилизм и растерянность. Вопрос был не в крушении общества, а в его сроке. При этом формально советская фантастика процветала, немногочисленным авторам, сумевшим пробиться в печать, было трудно жаловаться на отсутствие читателя. В условиях книжного дефицита покупался не отдельный автор, покупался жанр как таковой.

Гибель советского общества совпала с кризисом отечественной фантастики. Можно сказать, что они исчезли одномоментно. Никто не был интересен. Полные и самые полные собрания сочинений братьев Стругацких, включающие то, что раньше было запрещено или «исковеркано» цензурой, покупали больше из уважения, на рефлексе. Примерно на десятилетие, до начала 2000-х, рынок захватила зарубежная фантастика. И этому были свои объективные предпосылки. Во-первых, за полвека накопился чрезвычайно мощный пласт непереведенной фантастики действительно очень высокого уровня. В советское время зарубежные авторы проходили жесткий отбор. Отбраковывались вещи с сомнительной идеологической составляющей (Джордж Оруэлл), воспевающие милитаризм (Роберт Хайнлайн), слишком много внимания уделяющие сексу (Филип Хосе Фармер), поднимающие мистико-религиозные темы с позиций, отличных от правильного атеистического подхода (Филип Дик). Интерес к зарубежной фантастике был настолько велик, что возник феномен многотомных собраний сочинений классиков жанра в твердых обложках. Упомянутый выше апологет военщины Хайнлайн издается в 25 томах, на пике тиражи отдельных томов достигали трудно представимой сегодня отметки в сто тысяч экземпляров. «Безыдейный развлекатель» Пол Андерсон вышел в 22 томах, стартовавших тиражом в двадцать пять тысяч экземпляров. Для зарубежных писателей, которые дожили до того времени, наступили «золотые годы». Например, к началу 90-х Роберт Шекли переживал затянувшийся творческий кризис, приведший к тому, что читательская публика его фактически забыла. Перемены в нашем обществе подарили ему не только скромный восьмитомник, но и сделали желанным гостем в стране — участником конференций, конвентов, просто встреч с благодарными читателями. Напомню, что вся эта издательская вакханалия развертывалась на фоне непрекращающихся социально-экономических, политических катастроф первой половины 90-х годов.

С этим связана вторая причина популярности зарубежных фантастов. Отечественные авторы в силу формального доминирования идеологии должны были «подгружать» свои тексты дополнительными опциями: от осуждения империализма и исторического пессимизма до пропаганды интернационализма, «науки на службе человечества» и других «светлых горизонтов». Дополнительная смысловая нагрузка не только подавляла, но и позволяла советским фантастам чувствовать себя серьезными, настоящими писателями, которые «остро ставят проблему», «заставляют задуматься», «поднимают широкий круг вопросов». Закономерно, что развлекательность воспринималась как опасный признак безыдейности. Но в наступившие смутные времена читатели искали забвения, пытались словами отгородиться от страшноватого незнакомого мира. Все это давала переводная фантастика, массовый сегмент которой как раз был нацелен на зрелищность и занимательность. Кроме того, в пользу зарубежной развлекательной фантастики работал и первый фактор: серийные романы выкатывались читателю сразу, в законченном виде, без утомительного ожидания следующей части полюбившегося цикла.

Профессия отечественного писателя-фантаста сравнялась по востребованности с должностью секретаря райкома комсомола. Но если последние могли найти себя в бурном море предпринимательства, криминала или пойти служить молодому демократическому государству с реальной возможностью совмещения названных занятий, то перспективы российских фантастов выглядели и были куда более мрачными. Некоторые из них пытались пробиться к читателям, издавая свои книги под англоязычными псевдонимами. Например, Елена Хаецкая пришла в литературу в 1993 году с фэнтезийным романом «Меч и радуга». На обложке значилась некая Мэделайн Симонс. Публике роман понравился, книга наглядно подтвердила высокий статус англо-американской фантастики. Несмотря на публичное саморазоблачение автора, тень его литературного фантома не желала растворяться. Хотя на обложке романа «Вавилонские хроники», выпущенного в 1997 году, стояла правильная фамилия писателя, сразу под ней в качестве пояснения и рекламы было напечатано: «Известная также под псевдонимом Мэделайн Симонс».

Читать дальше