Юрий Воробьевский - Неизвестный Булгаков. На свидании с сатаной

Что видит взгляд визионера? Старинная обложка одной из книг Беме

«Имущество» же это, судя по его поведению, не было бездушной косной материей. Идолы десятилетиями выполняли богоборческую задачу а значит, служили прибежищем для беса неверия.

При возвращении Христа в наше сердце — пусть онемеет озвученная человеческими кумирами демоническая «классика». Пусть разрушатся и идолы, и навязанные ими идеалы.

На писательской дискуссии в «Доме Герцена» Булгаков как-то сравнил явление Толстого в русской литературе с явлением Христа народу для верующего христианина.

— Я, — добавил Михаил Афанасьевич, — требовал и требую, чтобы самый факт существования в нашей литературе Толстого был фактом, обязывающим любого писателя.

— Обязывающим к чему? — спросил кто-то из зала.

— К совершенной правде мысли и слова, — провозгласил Булгаков. — К искренности до дна.

К тому, чтобы знать, чему, какому добру послужит то, что ты пишешь! К беспощадной нетерпимости ко всякой неправде в собственных сочинениях! Вот к чему нас обязывает то, что в России был Лев Толстой!

Что ж, возможно, Лев Николаевич и стремился быть искренним до дна. Только у греха, проповедником которого он был, дна нет. В духовном мире есть место, которое так и называется: бездна… Впрочем, поговорим об этом подробнее.

Когда я вспоминаю слова Ленина о том, что Толстой является зеркалом русской революции, я почему-то всегда вспоминаю фрагмент из сказки Андерсена «Снежная королева», который обычно опускают в детских изданиях. Итак, «Жил-был тролль, злой-презлой — сущий дьявол! Как-то раз он был в особенно хорошем настроении, потому что смастерил зеркало, отражаясь в котором все доброе и прекрасное почти исчезало, а все плохое и безобразное, напротив, бросалось в глаза и казалось еще отвратительней…

Ученики тролля, — а у него была своя школа, — рассказывали о зеркале, как о каком-то чуде.

— Только теперь, — говорили они, можно видеть людей, да и весь мир такими, какие они на самом деле!

И вот они принялись носиться по свету с этим зеркалом; и скоро не осталось ни страны, ни человека, которых оно не отразило бы в искаженном виде. Напоследок ученикам тролля захотелось добраться до неба, чтобы посмеяться над Ангелами и Господом Богом. И чем выше они поднимались, тем больше кривлялось и корчилось зеркало, строя рожи, — трудно было в руках его удерживать. Все выше и выше, все ближе к Богу и Ангелам летели ученики тролля, но вдруг зеркало так перекосилось и задрожало, что вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги… Некоторые осколки, крошечные, как песчинки, разлетаясь по белу свету, падали, случалось, в глаза людям, да так там и оставались. И вот человек с осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь ее дурные стороны… Другим людям осколки проникали прямо в сердце, — и это было хуже всего: сердце тогда превращалось в кусок льда».

Только с осколком демонического зеркала в сердце можно было, например, восхвалять террористов, как делал это Толстой. Об убийцах Государя Александра II он отзывался так: «Лучшие, высоконравственные, самоотверженные, добрые люди, какими были Перовская, Осинская, Лизогуб и многие другие». И о «гонимом народе», в письме к В. Соловьеву, он писал о своем сознании «братской связи со всеми народами и тем боле с евреями, среди которых родился Христос и которые так много страдали и продолжают страдать от языческого невежества так называемых христиан». Отличная цитата для урока толерантности!

Лев Толстой, как и Булгаков, креста не носил. У него был медальон с изображением такого же морализатора, склонного к вселенскому учительству, как и он сам — Руссо.

Его устами бездна провозглашала: «То, что я отвергаю непонятную троицу и… кощунственную теорию о боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо». «Посмотрите на деятельность духовенства в народе, и вы увидите, что проповедуется и усиленно внедряется одно идолопоклонство: поднятия икон, водосвятия, ношение по домам чудотворных икон, прославление мощей, ношение крестов и т. д.» Да, судя по этому перечню, Толстой был старательным учеников московского раввина Соломона Моисеевича Минора (который, кстати, отмечал, что граф знает и Талмуд). Талмудическое мудрование — главное в отношении Льва Николаевича к священным текстам. И в этом, как мы убедимся позднее, у него есть нечто общее с Булгаковым. «Методика создания ереси прекрасно показана в статье Толстого «Как читать Евангелие». Он советует взять в руки сине-красный карандаш и синим вычеркивать места, с которыми ты не согласен, а красным подчеркивать те, что по душе. По составленному таким образом личному Евангелию и надлежит жить.

Сам Толстой обкорнал начало и конец Благовестия (Воплощение и Воскресение). И в середине Христос был понужден на каждое свое слово смиренно просить разрешения яснополянского учителя всего человечества… Чудеса Лев Николаевич Иисусу вообще запретил творить»… (Диакон Андрей Кураев. Традиция, Догмат. Обряд. Москва-Клин, 1995).

«Насколько серьезно было противостояние Церкви и Толстого, можно судить по дневниковым записям отца Иоанна Кронштадтского:

«6 сентября. Господи, не попусти Льву Толстому, еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, Которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли — этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь».

Этот дневник Иоанна Кронштадтского не был предназначен для печати и впервые опубликован недавно. Запись от 6 сентября (накануне дня рождения и юбилея Толстого, которому 8 сентября 1908 года должно было исполниться 80 лет, это событие широко отмечали в России и во всем мире) сделана в 9 часов вечера…» (Басинский П. Горький. М., 2006, 107).

В письме к Александру III Победоносцев назвал Толстого: «фанатиком, заражающим своим безумием» тысячи наивных людей.

Какой же «проект» был поручен Толстому? Перекореживание Евангелия? Писал же он весной 1889 года: «Созревает в мире новое миросозерцание и движение, и как будто от меня требуется участие — провозглашение его. Точно я для этого нарочно сделан тем, что я есмь с моей репутацией, — сделан колоколом». Поистине мессианские амбиции! Их развивал в Толстом некий голос. Вот запись от 25 мая того же года: «Ночью слышал ГОЛОС, требующий обличений заблуждений мира. Нынешней ночью ГОЛОС говорил мне, что настало время обличать зло мира…» Да, недаром Победоносцев писал о богостроительстве графа: словно бес овладел им.