Юрий Воробьевский - Неизвестный Булгаков. На свидании с сатаной

— А почему нельзя?

— Потому что — великий талант.

— Согласен. Получил его от Бога. И от Господа же получил свободу воли. Сделал свой выбор в литературном творчестве.

— Да ему и в голову не приходили замыслы, которые приписывают ему и православные, и иудейские критики!

— Очень даже может быть. Булгаков порой писал то, чего не мог знать, и у него получались вторые планы, которые он не задумывал. Это и называется ментизм. Проще говоря, — подчиненность воли (хотя бы и частичная) миру зла. Этот мир как раз не свободу дает. Он — узурпатор. Всегда пытается присвоить дар Божий. Отсюда — рукопись «Театрального романа», написанная без единой помарки, как бы под диктовку. Отсюда и есенинская «Инония».

— Как, вы и Есенина не любите?!

— Я-то люблю. И не хочу верить, что богохульственные стихи он написал не в состоянии одержимости, а своей волей.

Напомнить?

Хрестоматийное воспоминание о нем гуляет в милом березовом ситчике, а ведь было и другое:

А это:

Как? Что? Почему он написал такое? Спьяну? А что это значит — спьяну, не помня себя — в духовном смысле?! Ну, мы уже говорили об этом…

В четвертом издании известной книги «Отец Арсений» читаем воспоминания о Есенине: «От христианства, Иисуса Христа, Церкви, православия он отрекся еще в 1918 году, написав оскорбительно-кощунственное стихотворение, называемое «Инония», и никогда не считал написанное ошибкой…

Когда он писал стихи, на него нисходило озаряющее творческое вдохновение, даже не всегда понятное ему самому, но если стихи или поэма были уже написаны, он становился ограничен, беден, бессодержателен, тускл».

Итак, «Инония»:

И далее, в тех же воспоминаниях, — очень характерно: «В нем как бы жили одновременно или по очереди несколько человек: 1) гениальный лирик, человек, пытающийся иметь свою собственную философию, но ничего в ней не понимающий, поэт нежных «персидских» мотивов, лирик природы и женщин, 2) «черный человек» и 3) человек, по воспитанию в церковно-приходской школе, — православный».

Понятно, сколь обидно и возмутительно читать все это поклоннику Есенина. Однако, если отмести версию его одержимости, получается, что ту же «Инонию» сочинил не бес, а он сам. (Как писал афонский старец Иероним, хулит Бога не сам человек, а всегда — бесы.)

Сам, своею, еще не порабощенной волею, он писал другое:

А потом удивительная прозрачность замутилась. Судя по стихам, за год-два до революции что-то произошло в борьбе за его душу. Кто-то постучал в нее, и он открыл дверь.

Со времени этого «раздвоения» его душа лишь иногда прорывается криком:

Но нет, его ждет другая смерть. Он сам писал об этом: «В зеленый вечер над окном на рукаве своем повешусь»… Провозвестник самоубийства вновь на пороге:

Так загадка его повешения получает еще одну версию: а не повторил ли замечательный поэт судьбу доктора Фауста? «Народу присуще то воззрение, — пишет классик отечественной этнографии, — что человек не сам лишает себя жизни, а доводит его до самоубийства, иногда даже непосредственно убивает, топит черт, леший. Меланхолическое настроение перед самоубийством, душевное расстройство считаются дьявольским наваждением; раздвоение сознания, разговоры и препирательства с невидимым кем-то… народ понимает как борьбу с нечистой силой; когда же больной самовольно прекращает свое существование, народ выражается пословицей: черту баран!»[70].

Нет, Фауст никуда не ушел со своим лукавым визави. В Россию, в ее XX век, Мефистофель явился вновь. Влетел на юбилейной волне — в 1899 году весь культурный мир отмечал 150-летие со дня рождения Гёте. Зыбкий демон утвердился в мраморе Антокольского. Громовым хохотом Шаляпина полетел под сводами Большого театра: «Люди гибнут за металл, / Сатана там правит бал…» Но главное — уже позже — сделал для него Михаил Булгаков. Ради этих стараний диавол и отозвал от писателя демона самоубийства.

Любитель тления Бодлер

— Вот такие вы, «патриоты»! Французы, например, с каким-нибудь задрипанным Мопассаном до сих пор носятся как с писаной торбой, а ведь не чета гигантам русской литературы. То, чем вы занимаетесь — охаивание национальных святынь!

— Коли уж так, позволим себе отступление и о Мопассане.

Мурашки идут по коже от опыта, который имел каббалист Авраам Абулафия! Он-то знал, кто встречается на пути медитаций. И предостерегал своих последователей: «После многих движений и сосредоточения на буквах волосы на голове твоей встанут дыбом, кровь твоя вострепещет, все тело твое будет охвачено дрожью, и трепет падет на все члены твои, и ощутишь ты в себе некий новый дух, укрепляющий тебя…»[5]. Абулафия предупреждал учеников: перед вами может возникнуть астральный «двойник»… Что это за сущность, показывает судьба одного знаменитого гоя — совсем из другой эпохи.

…Мопассан любил шокировать публику. Мог, например, спросить: а пробовали ли вы человеческое мясо? И слизывал красным языком капли шампанского с торчащих усов. Дамы кокетливо пугались.

Писатель вообще немало потрудился, чтобы противоестественное стало нормой. Порой он даже сам не понимал, почему приходит в бешенство, когда речь заходит о том, что дано Богом. «Он становится насмешливо-злобным, когда при нем говорят, что материнство прекрасно… Мопассан не приемлет обычные человеческие отношения». (По образному выражению прп. Исаака Сирина, ум, увлекаясь чувствами, вместе с ними «ест звериную пищу»). Это вызывает у публики оживленный интерес — никто еще не замечает в нем безумия. Эмиль Золя даже пишет: «Мопассан является выразителем здоровья и силы нашей расы. Ах, какое блаженство иметь право прославлять, наконец, одного из наших, человека с доброй, светлой и солидной головой, создателя прекрасных фраз, блестящих, как золото, и чистых, как бриллиант!»