Сухбат Афлатуни - Дождь в разрезе (сборник эссе)

…В третьем веке римский стоицизм уступает место платонизму (правда, в довольно специфической форме — неоплатонизма) [77] Перечень философских течений, тесно связанных с литературой того времени, естественно, не ограничивался платонизмом и стоицизмом: стоит назвать также кинизм и эпикуреизм. Кинизм вносил в литературу дух недоверия ко всему умозрительному, дух насмешничества и пародии; эпикуреизм, напротив, — светлую и умудренную безмятежность (атараксию). Несколько осовременивая, можно связать «кинизм» в поэзии последних двух десятилетий с Т. Кибировым (отчасти с И. Иртеньевым, возможно — и с Вс. Емелиным); «эпикуреизм» — пожалуй, только с А. Кушнером. . Возрождение платонизма возникает как ответ на конец «эры потребления», на военные и социальные потрясения, связанные с нашествием варваров, и на новые религиозные течения, охватившие империю, прежде всего — христианство.

Нынешняя эпоха «стабильности», эпоха супермаркетов и суперскидок тоже, по всей видимости, не бесконечна, налицо наступление новой реальности. Отразится ли это в поэзии и если да, то как, — и будет ли это движением к «платонизму» или к другому интеллектуальному горизонту?

Это — предпоследний очерк цикла о поэзии 2010-х. Пора закругляться, чтобы не превращать цикл в подобие мексиканского сериала. Да и 2010-е докатили до середины — можно подводить некоторые итоги.

Итогам будет посвящен следующий очерк. А в этом предлагаю коснуться темы, которая отражает еще одну сторону связи поэзии с действительностью, — темы фрагментарности .

«Многие произведения древних стали фрагментами. Многие произведения нового времени — фрагменты с самого начала» [78] Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2 т. — М.: «Искусство», 1983. — Т. 1. — С. 290. .

Это известное высказывание Шлегеля можно было бы вынести в эпиграф: его всегда вспоминают в разговоре о фрагментарности. Оно точно фиксирует различие между двумя типами фрагментов: фрагментом как результатом случайности [79] Случайности объективной — если это остаток несохранившегося произведения, и субъективной — если произведение не было завершено автором. и фрагментом как результатом авторского замысла.

Нас, разумеется, будет интересовать фрагмент второго типа.

Сразу, однако, возникает вопрос. Насколько сам автор воспринимает то, что он пишет, — фрагментом?

Почему поэты не слишком часто называют свои стихи фрагментами или говорят о них как о фрагментах? Даже тогда, когда они (стихи) вполне соответствуют шлегелевскому определению: выглядят «фрагментами с самого начала».

Отчасти, конечно, — из-за несовпадения взгляда читателя со взглядом автора, вида «снаружи» — с восприятием «изнутри». Но не только.

Фрагмент — не есть целое. В самом слове — фрагмент — всегда слышится некоторая неполнота, ущербность, обманутое ожидание.

Это можно заметить и у Шлегеля. У него есть и другое высказывание о фрагменте, цитируемое реже:

Так много поэзии, и все же нет ничего более редкого, чем поэтическое произведение. Отсюда множество поэтических набросков, штудий, фрагментов, тенденций, руин и материалов [80] Шлегель Ф. Там же. — С. 280. .

Получается, фрагмент — еще не поэтическое произведение. Что-то вроде заготовки к нему, не более.

Усилить художественную значимость фрагмента пытались теоретики и практики модернизма [81] Что не удивительно: эстетика модернизма представляла собой радикализацию исходных принципов романтизма. Это, впрочем, тема для другого разговора и в другом — более академичном — формате. . Это была вторая, после романтизма, радикальная попытка распространить область эстетического на то, что находилось за ее пределами.

В том числе и на «наброски, тенденции и материалы» — и фрагменты.

«Только незавершенные — а значит, незавершимые — вещи заставляют задумываться о сути искусства» (Эмиль Чоран).

Тоже — просится в эпиграф. И тоже содержит в себе некоторую двусмысленность. Задумываться о сути искусства они, конечно, заставляют. Но вот в какой мере они сами являются искусством?

У модернистов фрагмент конструировался двумя путями. Одни авторы подчеркивают целостность, возникающую из соединения кусков текста; другие дробят ее на несовместимые фрагменты. В первом случае фрагмент еще может быть завершен и в своей разработке ограничен определенным смыслом… Во втором — несовместимость выявляет открытость, которая помещает смысл не в сам текст, но в некое широкое пространство, где смыслом становится сам поиск смысла. Иными словами, эти два подхода к фрагменту отвечают на два различных вопроса. Если в первом случае это вопрос: в чем смысл фрагмента? — то во втором: в чем смысл того,

чтобы этот фрагмент имел какой-либо смысл? (Камелиа Элиас) [82] Elias C. The Fragment: Towards a History and Poetics of a Performative Genre. — NY.: Peter Lang, 2004. — P. 117–118. .

К этой цитате я вернусь чуть позже.

Фрагмент — всегда фрагмент относительно чего-то: того, что мы понимаем в качестве целого .

Однако понимание целого — зыбко и трудноопределимо. Оно изменчиво исторически. Оно варьируется в зависимости от подготовленности читателя. Оно зависит от того, что мы пытаемся увидеть в стихотворении.

В «Поэтическом словаре» Квятковского (1966), например, говорится о фрагментарности танка и хокку.

Сегодня японские традиционные стихи едва ли воспринимаются фрагментами. Не считались они таковыми и в самой Японии.

Но в середине 1960-х они вполне могли выглядеть фрагментарно. Основная масса писавшихся тогда стихотворений была, как правило, не меньше двух-трех катренов (они и сегодня поражают длиннотами и многословием даже у лучших поэтов того времени). Не говоря о поэмах: ныне — почти раритетная форма [83] Хотя Андрей Пермяков в своей статье о современных поэмах пытается убедить в обратном («Арион», 2014, № 4). Впрочем, и он в итоге соглашается с тем, что «крупная поэтическая форма будет стремиться к краткости». .

Дело не только в объеме. Типичное стихотворение середины шестидесятых строилось по довольно жесткой риторической схеме. «Цепляющее» вступление, последовательно разворачиваемая экспозиция (повествование, перечисление, описание), «ударная» концовка. Все, что выламывалось из этой схемы, казалось неполным, фрагментарным.

Начиная где-то с 1980-х и стихи становятся короче, и риторические скрепы слабнут. Одновременно, кстати, растет и число русских танка и хокку: подражаний, стилизаций, вполне оригинальных текстов.

Трехстрочное стихотворение уже не воспринимается чем-то фрагментарным. Даже двустрочное. Относительно моностиха сказать пока сложно: любопытных примеров хватает, ярких — пока не заметно.