Алла Марченко - Ахматова: жизнь

В конце пятидесятых Козловские переедут из городской квартиры в новый «райский» дом, уже не съемный, а свой собственный, и каждый раз и при встрече, и письменно, и телефонно-телеграфно будут настойчиво приглашать А.А. погостить, удрать из «Ахматовки» к солнцу, пережить в блаженном, азийском осеннем тепле всегда тяжелое для ее сердца гнилое северное предзимье… По-видимому, ответом на эти уговоры объясняются оставленные в черновиках сердитые, почти раздраженные строки, датированные 24 декабря 1959 года. Вот эти:

Имеется в виду следующий фрагмент из книги А.Г.Наймана «Сэр»: «За полгода до смерти Берлина… я спросил его о постоянно присутствующем надмирном пространстве, или, как она сама подобные вещи называла, „звездной арматуре“, среди которой оказываются оба героя „Cinque“, а потом и „Шиповника“. „Высоко мы, как звезды, шли“, „Истлевают звуки в эфире“, „Легкий блеск перекрестных радуг“, „Иду, как с солнцем в теле“… „Под какими же звездными знаками“ и следующее за этой строчкой четверостишие. „Незримое зарево“, „звездных стай осколки“, „недра лунных вод“… Есть ли у него какое-то объяснение этому? – Никакого».

Приведу только один пример, подтверждающий, что господину профессору было что скрывать. В «Воспоминаниях», опубликованных к столетию Ахматовой, Берлин уверяет, что появление Рандольфа Черчилля в Шереметевском саду 15 ноября 1945 года было для него полнейшей неожиданностью: «Я не видел Рандольфа с наших студенческих дней в Оксфорде». А вот что он говорит в предсмертной исповеди: «"Animal Farm"… мне ее подарил Рандольф Черчилль, там, в России, в 45-м году. Он привез с собой эту книгу. Она только что вышла, он ее привез, я ее прочел в посольстве, где работал, – и оставил на скамеечке парка, значит, этого московского большого парка, в надежде, что кто-то найдет, что-то с этим сделает».

Согласитесь, такое могло произойти только летом, то есть до знакомства с Ахматовой. Оставлять покет-бук в ноябре или декабре на лавочке под дождем, под ветром и снегом и глупо, и бесполезно: ну кто же в этакие поры по послевоенным паркам гулял-разгуливал, кроме шпаны?

Татьяна Владимировна умерла в октябре 1942 г. от сердечного приступа, прямо на улице, по дороге к дому, куда ходила, чтобы принести мужу «капустки». Ее труп, когда его спустя несколько дней чудом отыскали, был так объеден крысами, что Гаршин опознал жену только по остаткам пальто.

По свидетельству Ирины Пуниной, до августа 1946 г. Ахматовой кроме рабочей карточки в Союзе писателей выдавали лимит на 500 рублей, пропуск в закрытый распределитель и книжку для проезда в такси на 200 рублей в месяц. Думаю, нет необходимости напоминать, что не только рядовым, но и достаточно заслуженным членам СП СССР подобные привилегии не полагались.

Эта неожиданная подробность известна из воспоминаний Виктора Ардова, мужа Нины Ольшевской. По-видимому, она так поразила обитателей дома на Ордынке, что Виктор Ефимович поспешил ее нейтрализовать, истолковав в духе легенды в своем интервью, данном им В.Д.Дувакину.

Вот каким увидит в июне 1967 года жилье Гумилева его жена Наталья Викторовна Симоновская:

«Перед домом мы остановились, и Лев сказал:

– Вот здесь я живу, на шестом этаже, видишь, вон то окошко?.. Надо сказать, я ожидала, что он живет скромно, но то, что я увидела, превзошло мои предположения. Комнатка – 12 квадратных метров, узкая, длинная… Народу там (в квартире. – А.М.) было много, детей тоже. Но к нему они все очень хорошо относились. Был пьяница Павел – поэт, который его любил и сколотил ему, как мог, книжные полки, которые в конце концов рухнули на меня… Эта комната была его первым собственным пристанищем, где он до меня прожил 10 лет и уже много написал и защитил докторскую диссертацию».

См. воспоминания А.К.Анаксагоровой, соседки А.А.: «В течение 1954–1961 годов мы прожили с семьей А.А. А.А. называла нашу квартиру „Дом открытых дверей“. Все пять комнат выходили в коридор; двери не закрывались».

Реакция А.А. на всю эту историю, на взгляд со стороны, видимо, и впрямь была не совсем адекватной. Люди, не очень к ней близкие, остались при убеждении, что арест Бродского и суд над ним бросили мрачную тень на последние годы Ахматовой.

«Россия Достоевского» названа «Предысторией», а «Пятнадцатилетние руки» – «О десятых годах».