Джон Рескин - Прогулки по Флоренции

Иоаким и пастух с шапкой в виде шпорника хорошо сохранились; другой пастух немного подновлен; темные пучки травы под ногами подправлены. Прежде это были кустики растений, нарисованные с удивительной деликатностью и тщанием; вы можете видеть один из них, тот, который слева, – выцветший, с листьями в форме сердца – на вершине скалы над пастухами. Но как бы то ни было, весь пейзаж испорчен и изменен до неузнаваемости.

25. Вы, вероятно, подумаете сначала, что коли что-нибудь было отреставрировано, то это, конечно, уродливые ноги еще более уродливого пастуха. Нет, совсем нет. Реставрированные ноги нарисованы всегда с абсолютно правильными академическими пальцами, как у Аполлона Бельведерского. И в таком случае вы бы восхищались ими. Эти же ноги – подлинное произведение самого Джотто, и он нашел им драгоценное употребление, учась на них, пробуя раз за разом, и все понапрасну! В то время даже руки еще не удавались ему, но ступни, голые ноги! Ну что же, я буду пытаться, думает он, и в конце концов действительно добивается прекрасных линий, если посмотреть на них вблизи; но впоследствии, накладывая краску на фон картины, он не смел коснуться драгоценного и дорого оплаченного контура; кисть, как видите, везде останавливается на расстоянии четверти дюйма от него {15}. Однако, если вы хотите знать, как он рисовал ноги, посмотрите на ягнят в углу фрески, под аркой слева от вас!

Направо от вас есть еще одна, хотя и более основательно переписанная фреска – Богоматерь, ребенком являющаяся во храм, – о которой я тоже мог бы многое сказать. Наклонившаяся фигура, целующая подол Ее платья, не зная Ее, насколько я помню, впервые появляется на этой фреске; это первоисточник основной композиции всех других воплощений данной темы, которые вы так хорошо знаете (и, кстати сказать, ноги здесь по перспективе лучше, чем на большинстве из них).

«Как, это произведение Джотто? – быть может, воскликнете вы, если только у вас есть некоторое представление о последующем искусстве. – Это – Джотто? Да ведь это же скорее плохое подражание Тициану!» Нет, друг мой! Мальчик, который так неутомимо старался писать ступни в перспективе, был опущен в землю за двести лет до того, как Тициан научился ходить в Кадоре. Но также несомненно и то, что как Венеция смотрит в море, так Тициан смотрел эти фрески, учился на них и навсегда сохранил в себе их отраженный свет.

26. Но кто же был этот мальчик, думаете вы, которому подражал Тициан и другом которого был Данте? В чем же заключалась эта новая сила, которой предстояло изменить самое сердце Италии? Сможете ли вы увидеть и почувствовать ее, написавшую перед вами эти слова на этой выцветшей стене?

«Вы должны видеть вещи такими, как они есть».

«И самые ничтожные наряду с самыми великими, ибо Бог создал их».

«И величайшие наряду с ничтожными, ибо Бог создал вас и дал вам глаза и сердце».

I. Вы должны видеть вещи такими, как они есть. Вы думаете, что это так легко? Что гораздо труднее и достойнее писать пышные процессии и золотые троны, чем обессиленную св. Анну на подушке и окружающих ее служанок?

Легко или нет, но это единственное, что можно требовать от вас на этом свете: видеть вещи, людей и самого себя такими, как они есть.

II. И самые ничтожные вещи наряду с самыми великими, ибо Бог создал их, – пастуха, и стадо, и траву в поле не менее, чем Золотые врата.

III. Но также открытыми Золотые врата Неба и ангелов Господних, спускающихся оттуда.

Этим трем вещам учил Джотто, и в те дни люди верили ему. Далее вы увидите яркое проявление этой веры; но прежде чем мы выйдем из двора, я хотел бы резюмировать несколько явных и значительных технических перемен, вызванных этим учением, во флорентийской школе.

27. Одним из первых результатов бесхитростного восприятия вещей такими, как они есть, было открытие Джотто, что красная вещь является красной, коричневая – коричневой, белая – белой – повсюду.

Греки писали все как придется: богов – черными, лошадей – красными, губы и щеки – белыми; и, когда влияние этрусских ваз распространилось на картины Чимабуэ и мозаики Тафи, оно сказалось только в том, что Мадонну стали изображать в голубом платье, а все остальное снабжали таким количеством золота, какое только возможно, и это мало способствовало усовершенствованию колорита. Но явился Джотто и сразу отбросил в сторону всякую мишуру и условность; он объявил, что видит небо голубым, скатерть – белой, а ангелов, когда грезит о них, – розовыми. Одним словом, он основал колористические школы в Италии – венецианскую и все другие, как я покажу вам это завтра утром, если день будет ясным. Никто после него не сделал более важного открытия в колорите.

Однако самым значимым следствием его решения видеть вещи такими, как они есть, было то, что он так глубоко вникал в них, что не мог не уловить определяющего момента . В каждой вещи есть определяющий момент, но если ваш взгляд равнодушно скользит по ней, вы, несомненно, упустите его. Природа, кажется, всегда как бы умышленно скрывает его от вас. «Я буду смотреть на эту вещь не отводя глаз и увижу ее насквозь» – так должны вы сказать себе, иначе совсем не увидите ее особенностей. Самая поразительная черта всех произведений Джотто заключается, как вы поймете потом, в выборе этих моментов. Я приведу сразу два примера в одной картине, которую вы должны быстро сравнить с этими фресками. Вернитесь по via delle Belle Donne так, чтобы casa Строцци остался справа от вас, и пройдите прямо через площадь. Флорентийцы считают себя достаточно цивилизованными, чтобы построить nuovo Lung-Arno [9], а напротив нее возвести три фабричные трубы; здесь же торгуют мясом с капающей с него кровью, персиками и анчоусами: это любопытное зрелище. Но еще больший интерес представляет Мадонна Луки делла Роббиа в круге над входом в часовню {16}. Никогда не проходите по площади, не взглянув на нее; переведите взгляд с овощей внизу на листья и лилии Роббиа, чтобы убедиться, как искренне пытался он сделать свою глину похожей на цветущий сад. Но сегодня вы можете пройти прямо в Уффици, которая как раз теперь должна быть открыта; войдя в большую галерею, поверните направо, и первой картиной, к которой вы подойдете, будет № 6, «Моление о чаше» Джотто {17}.

28. Она казалась мне такой скучной, что я не мог поверить, что это Джотто. Частью так происходит из-за мертвого цвета, какой используют дети для изображения ночи; но главная причина заключена в сюжете, который был ему не под силу и работа над которым не доставляла ему никакого удовольствия. Вы видите, что он был еще мальчиком, и ему не только совсем не удавались ноги, которые он добросовестно прячет, но, вероятно, и руки представляли для него большую трудность, поэтому он изображает их все в одном положении – с четырьмя пальцами, сжатыми вместе. Но по старательно выписанным кустикам травы и листве вы можете судить, каков был передний план картины, пока она не была испорчена; Джотто уже может кое-что понять в самом страдании, хотя изображает его своим особенным способом. Он угадывает в нем что-то, чего не может вполне выразить старый символ ангела с чашей. Он пытается по-своему трактовать это «что-то» в тех двух маленьких сценах внизу, на которые никто никогда не смотрит: огромный римский саркофаг поставлен перед ними, и это новое украшение так сверкает, что вы должны, как ящерица, проскользнуть позади него, дабы что-нибудь увидеть. Тем не менее вы можете понять замысел Джотто.