Елена Сударева - Открывая классику. Эссе о русской литературе

А Василиса Егоровна и Иван Кузмич, родители Маши Мироновой, бесстрашно принимающие смерть от рук мятежников? Длинный список героев повести Пушкина, открывших в себе неведомые высоты духа, можно ещё продолжить…

Да! глубоко стоит задуматься современному читателю, зачем оставил нам, своим потомкам, эту «нехитрую повесть» великий русский поэт и почему с неизменным удивлением каждый раз открываем мы для себя этот вроде бы нехитрый рассказ о нехитрых, а подчас и наивных людях, а в итоге открываем для себя их бессмертное ЖИТИЕ.

С особым чувством открываешь в наши немилостивые дни первое прозаическое произведение Александра Сергеевича Пушкина – «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» (1830), произведение загадочное, но которое будто и не требует разгадки.

Пять коротких повестей – «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель» и «Барышня-крестьянка», услышанных вымышленным автором Иваном Петровичем Белкиным от разных других вымышленных рассказчиков, «народных сказителей», и записанных им, – «случайно» попадают в руки к издателю А. С. Пушкину.

Но зачем потребовалась поэту такая многократная удалённость от собственного слова? Зачем построил он такую глубокую линию обороны своего писательского «я»? Или текст, вышедший из-под его пера, нуждался в совершенно особом представлении читателю? Слово Пушкина, кажется, проходит через несколько дополнительных фильтров-голосов многочисленных рассказчиков о произошедшем событии, чтобы соединиться в единую новую партитуру в голосе мифического автора Ивана Петровича Белкина, «кроткого и честного» молодого дворянина. Именно написанная им рукопись в итоге и ляжет на стол к Издателю, которой тот придаст окончательную огранку – подчас утонченно ироничную, подчас добродушно философскую.

Пушкин не просто имитирует превращение устного слова в литературный текст, нет, он действительно насыщает свое творение благодатью народного разума. Этот первый прозаический опыт Пушкина рождает поистине «смиренную» прозу, кроткую прозу, которая, словно в согревающий кокон, погружена в теплую, младенческую тысячелетнюю мудрость народа.

В письме к П. А. Плетневу 15 августа 1831 года поэт пишет: «…Посылаю тебе сказки моего друга Ив. П. Белкина… P.S. Эпиграфы печатать перед самым началом сказки, а заглавия сказок на особенном листе…». Есть в письме среди замечаний и такие: «1) Как можно более оставлять белых мест, и как можно шире расставлять строки. 2) На странице помещать не более 18-ти строк».

Сколь символично это указание автора! Ведь краткость пушкинской прозы оставляет огромное свободное пространство – те самые «белые места», которые заполняются незримой, но такой реальной теплотой и любовью к земному, грешному человеку с его страстями, желаниями, надеждами и разочарованиями. Думается, никто, кроме самого Творца, не мог бы испытывать большее милосердие и сострадание к своему творению. Именно это духовное пространство сострадательной христианской любви и заполняет «белые места» первой прозы Пушкина.

Именно в нем, возможно, и кроется загадка «сказочной» природы «Повестей Белкина», о которой с глухим осуждением говорил критик В. Г. Белинский.

При всей сюжетной разности повестей есть в них явное скрепляющее начало. Так, в художественном мире Белкина никогда не сбываются самые худшие ожидания и предвидения его героев и самого читателя. Не у каждой истории бывает счастливый конец, но ее герои обязательно избегнут той пропасти, в которую, казалось бы, неминуемо должны были упасть.

Пушкин щадит своих героев и, несмотря на самые трагические обстоятельства, старается окружить их хотя бы сочувствием.

Открывает сборник повесть «Выстрел». Ее герои счастливо минуют две неотвратимые кровавые развязки, которые будто и обойти никак невозможно. Вначале главный герой, Сильвио, отставной гусар, искусный стрелок и бесстрашный дуэлянт, не вызывает на дуэль оскорбившего его офицера, недавно прибывшего в часть: «Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым… Мы с удивлением спрашивали: неужели Сильвио не будет драться? Сильвио не дрался». А затем читатель узнает, что Сильвио не стрелял и в оскорбившего его графа.

На редкость доверительные отношения возникают между рассказчиком этой истории – подполковником И. Л. П. (во время встречи с Сильвио – ещё молодым офицером) и отставным гусаром, ожидающим свой отложенный выстрел: «Имея от природы романтическое воображение, я всех сильнее прежде сего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою и который казался мне героем таинственной какой-то повести. Он любил меня; по крайней мере со мной одним оставлял обыкновенное свое резкое злоречие и говорил о разных предметах с простодушием и необыкновенною приятностию».

Сильвио открывает перед своим юным другом самую тяжелую страницу своей жизни и посвящает его в тайну дуэли, оскорбления, которое когда-то нанес ему на балу блестящий молодой граф. Отставной гусар не скрывает и истинной причины своего поведения с оскорбившим его новым офицером: «Если б я мог наказать Р***, не подвергая вовсе моей жизни, то я б ни за что не простил его… Шесть лет тому назад я получил пощечину, и враг мой еще жив».

С почти такой же доверительностью сам граф, которого, неожиданно для себя, через несколько лет встречает рассказчик, описывает своему новому знакомому и соседу развязку дуэли и последний выстрел Сильвио, один из самых страшных моментов своей жизни.

Сильвио не прольет кровь, но он накажет графа иначе. Он накажет его неизгладимыми воспоминаниями и угрызениями совести. Сильвио заставляет графа начать дуэль и выстрелить, а после промаха, всаживает свою пулю в то самое место на картине, висящей на стене, куда попал граф за несколько минут до этого.

Сильвио не убивает, но в конце повести погибает сам и погибает героически. «Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами», – так заканчивается «Выстрел». Открыв историческую справку, можно прочитать, что битва под Скулянами происходила в период греческого восстания за освобождение от османского ига и в этом сражении у греков не было ни малейшей надежды на победу.

Казалось бы, откуда в этой повести взяться теплу, пониманию, сопереживанию, когда речь идет о дуэли, гордыне, мести? И, однако, самые смешанные чувства – от восхищения до страха – испытывают и герои и читатель этой пушкинской «сказки».

Вторая повесть – «Метель» также словно разрушает все привычные событийные шаблоны. Романтическая семнадцатилетняя девица, воспитанная на французских романах, и к тому же богатая невеста – Марья Гавриловна проживает с родителями в поместье Ненарадове. Она влюбляется в бедного армейского прапорщика – Владимира Николаевича, о котором родители запрещают ей даже думать. Молодые решают обойтись без благословения и собираются тайно венчаться в сельской церкви.