Светлана Королева - Луч Светы. Выпуск 6

И улягутся зимой в саду знакомом,
Из прогулки дальней возвратясь.

Колыбельную нашепчут нежно,
Убаюкают деревья до весны.

И укутав одеялом снежным,
Будут навевать о лете сны.

Селены свет сердца смущает,
Сны сладострастные соткав.
Сетью сердца соединяет,
Слугой слепого счастья став.

Страданий суетные страсти,
Со смертью споря сто-стократ,
Святое созидают счастье.
Созвездья сладкий сон сулят.

Сатир скопцу свои советы
Ссудить старается скорей,
И соловей свистит сонеты
Супруге серенькой своей.

И солнца свет струится свыше,
Слезу солёную суша.
И серенаду смерти слыша,
Старик сажает сад спеша.

Слезинки счастья, став свободны,
В созвездья сбились в сини свода.

Пыль горячая под ногами,
В небе солнца расплавленный шар,
Воздух запахом млеет медвяным —
Летний день – благодатнейший дар!

А в колодце водица студёная,
А в подвале жбан хлебного кваса,
А в лугах земляника ядрёная
Порассыпана бусами красными.

Кисть художника на холсте
Пишет с нежностью мемуары:
Над землёю подобный мечте
Летний день – благодатнейший дар!

Счастье моё – падчерица
У мачехи-Судьбы,
Мы с тобою спрячемся
От людской молвы.

К дому на отшибе
По тропе заросшей
Плетёмся чуть живые,
От слёз насквозь промокшие.

На диване рядом
Сядем с общей болью.
Щедро наши раны
Поприпудрим солью.

Счастье незаконное,
Мы от добродетели
Скроемся за шторами,
Чтобы не заметили,

Чтобы не судили,
Не бросали камни.
Что мы заслужили,
Знаем с тобой сами.

Счастье запоздалое,
С трудом меня нашедшее,
Живу теперь изранена
Любовью сумасшедшею.

Счастье прокажённое —
На шее колокольчик,
Подольше будь со мной!
Другого мне не хочется.

У тебя в голове маленький часовой механизм.
Если об этом думать – у меня начинает стучать в висках.
Мысли путаются, из рук выпадают карандаши.

У тебя в голове – венецианские витражи,
тоненькая эмаль, стекло, сусальное золото —
так красиво и страшно, что сбивает дыхание.

И любой мой день похож на любой день:

вот таблеточки – восстанавливать нервные клеточки;
вот зелье от судорог;
вот варево из корений, снижать давление, —
любой мой день похож на любой день…

Тот, кто ходил за тобой к смерти, сказал:
исключаем бассейн, зал,
всякий стресс и умственные нагрузки.
Врач говорит – и я верю врачу.
И так ли важно теперь, что я хочу?

У тебя в голове эта маленькая поломка; чертова западня.
Так ли важно – она для всех
или именно на меня?

И так ли страшно – подумаешь – из пяти миллионов
еще у одной
мысли путаются, от ужаса сводит скулы; —

если в городе —
в целом, мать его, городе – нет других бастионов,
только женщины, выносливые, как мулы

Ты пела мне нежные песни,
читала вслух длинные письма.
И мы так редко бывали вместе.
И я не видел себя с другими.

Ты ждала из походов,
как ждут мореходов,
как ждут Дон Кихотов от вражеских мельниц.

Ты верила: море спокойно.
Считала дни до возвращения.
И я был так счастлив с собой, но
входя, всякий раз просил о прощении.

Но утоплены весла,
и к берегу поздно,
и в море все просто – не то что на суше.

И по небу звезды ходили,
и были к нам благосклонны.
И мы по ним находили
родного берега склоны.

Только знал океан, что
я возвращался
не к суше и счастью, а к твоим колыбельным, —

ты пела мне.
Пела мне.
Только мне.

Ехать домой. С эскалатора на подъем
видеть спускающихся, в плеерах и снегу;
из стеклянных дверей налево, еще наверх —
выйти в снег.

Ждать трамвая. Чаще прочих ходит шестой —
желтый и легкий, позвякивает на кругу;
летний, как платье. Кажется – легче меня,
легче всех.

Встать у дверей. По узорчатому стеклу
вывести смайл безрадостному соседу —
и через мост, по негабаритной кривой
вздрагивая, улыбаясь; думая: еду, еду, —
думая: не обедал, – думая: только мой! —

в первый раз в жизни, в среду,
ехать домой.

Когда эта кошка умирает в четвёртый раз,
она уже не боится.

В первый кричала —
месячный котёнок, два дня без матери.
Накликала спутника,
доброго, в принципе, мужика.
Жадно ела в запущенной кухне,
ласкалась.

Во второй —
царапалась что было сил.
Порвала лицо, руки. Всё-таки разбудила.
Долго бестолково собирался, отнёс к матери.
«Запой, жрать нечего – а её жалко. Может, возьмешь?»
Взяли. Выходили.

В третий —
да ждала, наверное.
С утра у двери, на коврике для галош,
потом на заборе.
Там высоко и хорошо видно,
как сходит с горки сгорбленная хозяйка, —
но что-то она всё никак, третий день.
На пятый сломали дверь, ходили в сапогах.
В дом уже не пустили.