Леонид Громов - Чехов в школе

«Учитель сам должен быть нравственным». Беликов не держит женской прислуги - из страха, чтобы о нем не думали дурно.

«Учитель должен быть религиозным». Беликов соблюдает пост и не ест «судака на коровьем масле». Если кто-нибудь из товарищей опаздывал на молебен, он волновался: «Как бы чего не вышло?».

«Учитель должен быть сведущ в законах». Для Беликова были ясны только циркуляры и газетные статьи, которые запрещали что-либо: «Нельзя - и баста!».

Чехов учился в то время, когда учителя должны были беспрекословно выполнять этот циркуляр. Ведь - именно в это время при директоре Рейтлингере Э. Г., имевшем строго консервативные взгляды, наиболее свободомыслящие учителя начали покидать гимназию.

Жизнь в гимназии, по выражению Чехова, была «бескрылой».

Да и только ли в гимназии? Ведь весь Таганрог, по общему мнению всех, кто описывает этот город, производил впечатление «унылой пустынности и ненужности».

«Длинные и прямые, как лагерная линейка, улицы, маленькие домики, с подслеповатыми окнами и неизменными ставнями, за которыми, кажется, остановилась и замерла жизнь, нагоняют тоску. Редкие прохожие точно сами конфузятся своего появления на улице, нарушающего общую мертвую тишину».

Чехов любил Таганрог как город, в котором прошли его детство и юность, в котором знакомо ему абсолютно все, и в то же время говорил, что «не встречал места более скучного».

«Я любил свой родной город. Он казался мне таким красивым и теплым! Я любил эту зелень, тихие солнечные утра, звон наших колоколов; но люди, с которыми я жил в нашем городе, были мне скучны, чужды и, порой, даже гадки. Я не любил и не понимал их», - так описывает он свой родной город в рассказе «Моя жизнь».

В 1887 г. он пишет из Таганрога сестре Марии Павловне: «Мне живется так себе. Было бы скучно, если бы все окружающее не было так смешно».

И дальше: «Погода великолепнейшая, но людишки... бррр!».

Во время этого же посещения Таганрога он пишет в письме к Лейкину: «60000 жителей занимаются только тем, что едят, пьют, плодятся, а других интересов никаких. Куда ни явишься, всюду куличи, яйца, сантуринское, но нигде ни газет, ни книг...».

А вот что пишет Чехов в письме к Иорданову в 1901 году: «Я недавно, в конце февраля, видел на пароходе одного та-ганрожца, познакомился с ним, он рассказывал мне, а я едва не бросился в море с отчаяния, со скуки».

Ю. Соболев утверждает, что провинциальную Россию Чехов знал только по Таганрогу, «городу, в котором тоскуют три сестры, жиреет доктор Ионыч, страдает Михаил Полозов и где, как символ косности, царит учитель Беликов, страшный «человек в футляре», - это все тот же Таганрог чеховского детства и юности».

Если Соболев здесь прав, то только отчасти. Чехов не мог не знать провинциальной России, так как в Москве он жил очень мало, а в Ялте - в конце жизни. Остальное время он прожил именно в «провинциальной» России. Разве Мелихово - это не провинция? А будучи попечителем серпуховских школ, разве не сталкивался он с провинциальной жизнью учителей, с реакционной политикой министров Толстого и Делянова?

Не только таганрогский материал лег в основу рассказа «Человек в футляре». Главное здесь - в общерусском характере написанного. И какой бы город ни был описан в «Человеке в футляре», будь то Таганрог, Серпухов, Мелихово и т. д., он является прообразом всей бюрократической царской России, «страны казенной», как говорил Чехов. Такая страна могла породить гимназии с казенным духом и формализмом могла породить «человека в футляре».

В результате сообщения учителя и учащихся было выдвинуто три положения:

1. Образ Беликова воплотил в себе некоторые черты реальных прототипов.

2. Образ Беликова - это обобщение исторических и социальных черт того времени.

3. Образ Беликова - обобщение, представленное в конк ретном сатирическом облике.

Раскрывая эти положения, учитель привел учащихся к выводу, что Чехов обобщил черты не только внешней футлярности, он проник вглубь этого социального явления, он показал, что за этим ножичком в чехле, черными очками скрывается стремление уйти в футляр старых укладов жизни и не просто спрятаться от нового, а ожесточенно противостоять ему. Это чувствуется во всем, даже в знаменитой формуле, где вначале как будто идет признание, что «это было бы хорошо, да как бы чего не вышло». Это видим мы и в поступках самого Беликова, который решил жениться, шаг для него противоестественный, но при этом повел наступление против Вареньки и Коваленко, по его мнению, нарушающих правила этого старого уклада жизни, рыцарем которого он был.

За Меньшиковыми, Дьяконовыми и многими другими Чехов увидел распространенность этой футлярности, за которой по существу скрывалось стремление сохранить старые порядки в жизни. Чехов увидел это явление, характеризующее: не одну историческую эпоху, а старый социальный строй бюрократической России, увидел это социальное явление, проявившееся сильнее всего в 80-е годы, в годы общественно-политической реакции, увидел его со всей отчетливостью в 90-е годы, когда она, эта футлярность, вступила в борьбу с новыми ростками жизни, увидел, обобщил и воссоздал в образе Беликова.

Меньшиков, Дьяконов и другие были для него лишь отправным материалом для взлета его творческой фантазии: точная и глубокая чеховская мысль выделила в них то главное, что требовало немедленного разоблачения, что проникало собой современную жизнь, чго мешало ее развитию, выделил эти черты футлярности как социально-исторического явления и воплотил при помощи творческой фантазии, мышления в совершенно новый, бесконечно своеобразный образ Беликова. Беликов - это явление жизни и вместе с тем создание Чехова, создание своеобразное, сделанное при помощи преувеличения, заострения определенных черт, но вместе е тем не потерявшее своей реальной основы.

Этот неприятный человечек «со своими темными очками на бледном, маленьком лице - маленьком лице, как у хорька», с поднятым воротником, в калошах и под зонтиком превратился под пером Чехова в своеобразный символ ограниченности, тупости, страха и враждебности по отношению к жизни.

Он стал в силу этого оружием борьбы в руках новых сил. Творчески воссозданный писателем с целью обличения социального зла в определенный исторический период, он стал в руках гениального Ленина средством политической борьбы в этим социальным злом, открытым в форме художественного образа всем, кто раньше этого не видел. В 900-е годы первой русской революции футлярность мешала народному движению, поэтому Ленин использует в своих речах чеховский образ, раскрывая его социально-историческую глубину и емкость.

Выступая против реакционной интеллигенции в 1904 г. (В. И. Лении. Внутреннее обозрение, соч., том. IV, стр. 316), Ленин обвиняет ее в приверженности к «низкопоклонству и бумажному отношению к делу», подобно тому, как это имело место у чеховского человека в футляре.