Владимир Набоков - Лекции о Дон Кихоте

«— Это «Зерцало рыцарства».

— Знаю я сию почтенную книгу, — сказал священник. — В ней действуют сеньор Ринальд Монтальванский со своими друзьями-приятелями, жуликами почище самого Кака, и Двенадцать Пэров Франции вместе с их правдивым летописцем Турпином. Впрочем, откровенно говоря, я отправил бы их на вечное поселение — и только, хотя бы потому, что они причастны к замыслу знаменитого Маттео Боярдо, сочинение же Боярдо, в свою очередь, послужило канвой для Лудовико Ариосто, поэта, проникнутого истинно христианским чувством, и вот если мне попадется здесь Ариосто и если при этом обнаружится, что он говорит не на своем родном, а на чужом языке, то я не почувствую к нему никакого уважения, если же на своем, то возложу его себе на главу [в знак уважения].

— У меня он есть по-итальянски, — сказал цирюльник, — но я его не понимаю.

— И хорошо, что не понимаете, — заметил священник, — мы бы и сеньору военачальнику это простили, лишь бы он не переносил Ариосто в Испанию и не делал из него кастильца: ведь через то он лишил его многих природных достоинств, как это случается со всеми, кто берется переводить поэтические произведения, ибо самому добросовестному и самому искусному переводчику никогда не подняться на такую высоту, какой достигают они в первоначальном своем виде. Словом, я хочу сказать, что эту книгу вместе с прочими досужими вымыслами французских сочинителей следует бросить на дно высохшего колодца, и пусть они там и лежат, пока мы, по зрелом размышлении, не придумаем, как с ними поступить…» Прелестные замечания о переводе вообще.

В этой главе, несмотря на добродушную снисходительность священника, ключница — живой символ невежества, грубого здравого смысла и старческого тупоумия — сжигает все книги в доме, и мы начинаем еще яснее ощущать, что пародия на рыцарские романы бледнеет и растворяется в интересе автора к «необычному безумцу». Важно отметить этот сдвиг в тоне повествования шестой и седьмой глав. И еще: когда священник и цирюльник замуровывают вход в книгохранилище, потратив на это немало средств и усилий, их действия представляются не менее бредовыми и далекими от реальности, чем колдовские чары, которые всюду мерещатся Дон Кихоту. Людей, придумавших и осуществивших подобную хитрость, нельзя считать вполне нормальными, хотя тут можно возразить, что друзья Дон Кихота всего лишь подыгрывали его безумию. То же можно сказать о чарах, которые пробует на нашем рыцаре и его оруженосце ужасная герцогская чета во второй части книги. На вопрос Дон Кихота о том, куда подевалось его книгохранилище, ключница заученно отвечает:

«— О каком таком книгохранилище вы говорите, ваша милость? — в свою очередь спросила она. — Нет у нас теперь ни книг, ни хранилища, все унес дьявол.

— Вовсе не дьявол, а волшебник, — возразила племянница. — После того как вы от нас уехали, ваша милость, на следующую ночь он прилетел сюда на облаке, спрыгнул с дракона, на котором сидел верхом, и проник в книгохранилище. Не знаю, что он там делал, только немного погодя, гляжу, вылетает через крышу, а в комнатах полно дыму. Пошли мы посмотреть, что он натворил, а уж ни книг, ни комнаты нет и в помине. Одно только обе мы отлично помним: улетая, этот злой старик громко крикнул, что по злобе, которую он втайне питает к владельцу книг и помещения, он нанес его дому урон и что урон этот впоследствии обнаружится. Еще он сказал, что зовут его мудрый Муньятон.

— Не Муньятон, а Фрестон, — поправил ее Дон Кихот.

— Не то Фрестон, не то Фритон, — вмешалась ключница, — помню только, что имя его оканчивается на тон.

— Так, так, — подхватил Дон Кихот, — это один мудрый волшебник, злейший мой враг: он меня ненавидит, ибо колдовские чары и тайнопись открыли ему, что по прошествии некоторого времени мне предстоит единоборство с рыцарем, коему он покровительствует, и что, несмотря на все его козни, я над тем рыцарем одержу победу, оттого-то он всеми силами и старается мне досадить. Но да будет ему известно, что ни нарушить, ни обойти предустановленного Небесами он не властен».

Безупречность и артистизм этой интонации: «Не Муньятон, а Фрестон» — сродни персику, который мы поглаживаем перед тем, как благоговейно надкусить.

Третий появляющийся в книге сельчанин — Санчо Панса, которого Дон Кихот убеждает стать его оруженосцем. В некотором смысле Санчо Панса — это более грубый вариант Дон Кихота. Ради мечты он покидает жену и детей. Бедного простака соблазнили красноречивые посулы Дон Кихота сделать его губернатором острова. В начале романа Санчо Панса представлен туповатым. Но он изменится. Уже к концу главы его рассуждения не так глупы.

Следует знаменитая глава о ветряных мельницах. Предприняв ряд приуготовлений (новый щит, оруженосец, серый осел, на котором тот едет верхом), Дон Кихот вновь отправляется на поиски приключений. Автор намерен начать эту новую вылазку удивительным подвигом, который затмил бы все прежние приключения. Обратите внимание, мельницы в описании Сервантеса кажутся нам совершенно живыми. Когда Дон Кихот устремился на них в атаку, «подул легкий ветерок», и огромные крылья мельниц начали кружиться — как раз вовремя. Мощный удар крыла отрезвил Дон Кихота, заставив предположить, что машущие руками великаны, которых он видел сквозь мерцающую дымку воображения, теперь превратились в ветряные мельницы — как и утверждал Санчо. В то, за что принимал их простодушный оруженосец. И здесь не обошлось без волшебника Фрестона.

Весьма любопытно, что Дон Кихот от всей души хохочет над одним из замечаний Санчо Пансы: «…одному Богу известно, как бы я был рад, если б вы, ваша милость, пожаловались, когда у вас что-нибудь заболит. А уж доведись до меня, так я начну стонать от самой пустячной боли, если только этот закон не распространяется и на оруженосцев странствующих рыцарей.

Дон Кихот не мог не посмеяться простодушию своего оруженосца, а затем объявил, что тот волен стонать, когда и сколько ему вздумается, как по необходимости, так и без всякой необходимости, ибо в рыцарском уставе ничего на сей предмет не сказано».

Отметим прелестное описание, с которого начинается следующий подвиг: верблюды, дорожные очки, упоминание Америки — с литературной точки зрения все первоклассно: «…впереди показались два монаха-бенедиктинца верхом на верблюдах, именно на верблюдах, иначе не скажешь, — такой невероятной величины достигали их мулы. Монахи были в дорожных очках и под зонтиками. Двое слуг шли пешком и погоняли мулов, а позади ехала карета в сопровождении не то четырех, не то пяти верховых. Как выяснилось впоследствии, в карете сидела дама из Бискайи, — ехала она в Севилью, к мужу, который собирался в Америку, где его ожидала весьма почетная должность, монахи же были ее случайными спутниками, а вовсе не провожатыми. Но Дон Кихот, едва завидев их, тотчас же сказал своему оруженосцу: