Анатолий Бритиков - Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

«Всестороннее обоснование этого глубокого суждения Ефремовым — литературным критиком и художником — заслуживает отдельного разбора. В нашей статье, посвящённой его эстетической концепции, сошлёмся на интересную перекличку со Львом Толстым. Великого писателя еще столетие тому назад тревожило дробление наук. Толстой подмечал процесс, не очевидный и для крупных ученых. Он приходил к выводу, что сущность вещей, ускользающая от разъединенной науки, „выразима тольо искусством, тоже сущностью”, [237] Л.Толстой - Полн. собр. соч. // М.: 1952. т.48, с. 112. и предлагал свой синтез „сердечного” художественного познания с „умственным”.

Ныне процесс дифференциации зашел далеко. Задача интеграции знания ощущается особенно остро. Чудовищный поток информации, говорит Ефремов, делает «непосильным индивидуально-цельное представление о мире и замедляет продвижение фронта науки. В этих стесненных обстоятельствах наука не может изучать, а тем более разрешать в нужном темпе все сложности и противоречия социальной жизни человечества и психологии отдельных людей». [238] И.Ефремов - Предисловие в кн. О.Ларионова - Остров мужества, с.6. Поэтому научно-фантастическое искусство перерастает, по мнению Ефремова, в многофункциональное общекультурное явление, призванное помочь и мировоззренческой ориентации. «Опережающий реализм» научной фантастики, по его мысли, удовлетворяет «необходимости в мечте — фантазии, обгоняющей собственно не науку, так как она исходит из нее же, но возможности конкретного применения ее передовых достижений». [239] Там же. Актуальней поэтому становится, говорит Ефремов, давний спор о границах «между научной фантастикой и „чистой” фантазией», очевидней выступает неправомерность «фантазии, свободной от оков, якобы налагаемых наукой». [240] Там же. с.5.

Действительно научная фантастика, подчеркивает он, «отвечает потребности настоящего этапа исторического развития человечества во всестороннем внедрении науки в жизнь, в повседневный быт и психологию современных людей». [241] Там же. В современном мире ширится класс непредставимых явлений, недоступных бытовому, наблюдению и подлежащих научно-теоретическому осмыслению. «Мне представляется неизбежным, — продолжает Ефремов, — дальнейшее расширение научной фантастики и ее совершенствование до тех пор, пока она не захватит вообще всю литературу, которая встанет тогда на соответствующую мыслящему человеку научную основу психологии, морали и закономерностей развития общества в целом». [242] Там же.

В этом замечании чувствуется неудовлетворенность эмпирическим методом «бытовой» литературы. Но Ефремов не имеет ввиду растворение художественного творчества в научной фантастике. В другой статье он более определенно развил мысль о сближении, о методологическом сращивании фантастики с нефантастикой: «По мере все большего распространения знаний и вторжения науки в жизнь общества все сильней будет становиться их роль в любом виде литературы. Тогда научная фантастика действительно умрет, возродясь в едином потоке большой литературы как одна из её разновидностей (даже не слишком четко отграничиваемая), но не как особый жанр». [243] И.Ефремов - Наука и НФ. / Сб.: Фантастика-62. // М.: Мол. гвардия, 1962. с.480.

Речь не идет, стало быть, о каком-то жестком детерминировании художественной мысли научной. Ефремов предвидит между ними многосложно возрастающую обратную связь. Современная научно-фантастическая литература в его представлении не просто одно из жанрообразований, но выражение глубинного процесса всей художественной мысли нашего «технотронного» века.

Целостное взаимодействие искусства с наукой виделось в будущем А.П.Чехову: «…я подумал, — писал Чехов примерно в те годы, когда Толстой размышлял над синтезом науки с искусством, — что чутье художника стоит иногда мозгов ученого, что то и другое имеют одни цели, одну природу (!) и что, быть может, со временем при совершенстве методов им суждено слиться вместе в гигантскую чудовищную силу, которую теперь трудно и представить себе…» [244] А.Чехов - Полн. собр. соч. Письма, т.2. // М.: 1975. с.360.

Взгляды Ефремова на современную фантастику — большая отдельная тема. Мы здесь хотим лишь обратить внимание на то, что эстетическая мысль писателя не замыкалась «литературой о будущем» . Тема его концепционной статьи «Наклонный горизонт» обозначена в подзаголовке следующим образом: «Заметки о будущем художественной литературы ». Писательская судьба связала Ефремова с научной тематикой. Однако свой творческий генеральный интерес — к перспективам взаимодействия науки с искусством — Ефремов проявил в самых неожиданных для фанаста жанровых формах. Широкую известность ему принесла опубликованная несколькими годами ранее «Туманности Андромеды» историческая дилогия о далеком прошлом «Великая Дуга». Между двумя последовавшими за ней большими фантастическими произведениями вызвал оживленное обсуждение экспериментальный (по определению автора) роман на современную тему «Лезвие бритвы». А в своей последней и литературно, может быть, самой удачной книге «Таис Афинская» фантаст вновь обратился к историческому жанру.

Для нашей статьи нефантастические произведения Ефремова представляют особый интерес. Тема искусства выдвигается в них на передний край философско-художественных исканий писателя. Уже в его фантастике будущего критика отмечала (не всегда одобрительно) необычный для того жанра культ красоты — красоты вещей и природы, беспредельного космоса и, разумеется, прежде всего человека. Тема искусства — одна из главных в «Великой Дуге». «Лезвие бритвы» и «Таис Афинская» предельно насыщены философским анализом искусства, переполнены энциклопедической информацией о художниках, ваятелях, писателях, поэтах, композиторах разных времен и народов. Значительную часть романа «Лезвие бритвы» заняло рассуждение о природе красоты и ее месте в духовном потенциале человека. Временем действия «Таис Афинской» писатель избрал позднеклассическую античность, когда духовная жизнь, напоминал он в предисловии, в большей мере вращалась вокруг искусства, нежели философии.

Пафос красоты, которым проникнуты все его книги, и придает внутреннее единство произведениям Ефремова, столь непохожим по жанру, отделенным по времени действия толщей тысячелетий. Ефремов поднимает огромный материал мировой культуры как эрудит и знаток, влюбленный в красоту, как историк искусства, объясняющий глубинную связь художественных ценностей с верованиями и нравами, как естествоиспытатель, наконец, проникающий в психофизиологическую природу эстетического чувства. Но более всего ему важно, жизненно важно как мыслителю утвердить творческое назначение красоты. В этом его двуединый интерес к искусству и науке обнаруживает поистине «одни цели, одну природу».