Анатолий Бритиков - Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы истории и теории жанра

И в Лосе, кому, по словам Гусева, весь свет застил подол тускубовой дочки, кто сперва и не хотел ввязываться в борьбу, — в нём чистый альтруизм любви к женщине пробуждает другое, но сходное чувство: сострадание к угнетённым.

По мудрому наблюдению Гёте, в любви один пол воспринимает в другом прежде всего доброе и прекрасное. Любовь если и сравнивает, то с этой лучшей стороны, как сравнивает невольно Аэлита своего Лося, когда утешает Иху: «Твой друг отважен и дерзок, он истинный сын неба, не бойся за него» (с. 198).

Традиционный в космической фантастике конца XIX — начала XX века (в романах К.Лассвитца, Э.Берроуза, А.Богданова, например) мотив любви человека Земли к прекрасной марсианке у Алексея Толстого потому исполнен высокой поэзии и психологической правды, что созвучен общечеловеческим идеалам, общечеловеческим чувствам.

Общим эпиграфом ко всем историям, рассказанным в этой нестареющей книге, могут служить мудрые слова Михаила Пришвина: «Тема нашего времени — это найти выход их любви к каждому любовью ко всем, и наоборот: как любить всех, чтобы сохранить внимание к каждому?»

Сердечная тема стоит в центре «Аэлиты» не для того только, чтобы лирически украшать роман о небывалых машинах и удивительных странствиях, о приключениях и героических битвах. Философия любовного романа внутренне соединяет все планы повествования, выступает, по сути дела, составной частью художественно-фантастической идеи романа, которую невозможно отделить от космических гипотез писателя. Размышляя о том, например, зачем было вновь хлебнуть яду любви, жить бы неразбуженным, Лось продолжает следующим образом: «Летят же в эфире окоченевшие семена жизни, ледяные кристаллы, летят дремлющие… Нет, нужно упасть и расцвести — пробудиться к нестерпимому страданию — жить, к жажде — любить, слиться, забыться, перестать быть одиноким семенем. И весь этот короткий сон затем, чтобы снова — смерть, разлука» (с.30).

По мысли Толстого, животворная сила любви противоположна энтропии — призвана природой пробуждать материю от небытия. В духе присущего ему жизнелюбия писатель метафорически переосмыслял циркулировавшую тогда в научной литературе (и до сих пор не отвергнутую) гипотезу о космическом осеменении планет живым веществом. Здесь не место прослеживать отношение этой теории панспермии к современным находкам в метеоритах элементарных кирпичиков жизни — аминокислот, к доказанной теперь способности зародышевых клеток даже высших животных сохранять жизнеспособность при температуре мирового пространства. Мы хотим лишь обратить внимание на то, как соединяются в научной фантастике Алексея Толстого в целостный образ чуждые, казалось бы, друг другу понятия и ход мысли человековедения и «машиноведения». «Полёт ледяных кристаллов жизни» раскрывает нравственно-философскую глубину «чистой» идеи человековедения.

Посмотрим, как научная фантастика определяет также «систему образов» и круг персонажей романа, в котором совместно с людьми выступают инопланетяне. Гусев с Лосем встречают на Марсе почти человеческий мир не только потому, что таковы законы литературной условности, но и потому, что это представлялось Толстому вполне вероятным. Писатель был убеждён в человекоподобии космических братьев по разуму. «Одни законы для нас и для них, — утверждал он устами Лося. — Повсюду возникает жизнь, и всюду царствует человекоподобный: нельзя создать животное более совершенное, чем человек» (позднее эту позицию будет обосновывать учёный И.Ефремов). Вместе с тем, например, женская привлекательность марсианки не повторяет облика земных героинь Толстого, духовная и физическая красота Аэлиты смещена в какое-то другое художественно-психологическое измерение.

Уже во времена Алексея Толстого проблема героя научно-фантастического романа значительно усложнилась по сравнению с задачами, которые ставил перед собой, например, Жюль Верн. Автор «Аэлиты» прокладывал пути нескольким поколениям советских писателей, разведывая литературные законы, по которым реалистический характер исполнял в исключительных обстоятельствах не менее важную роль, чем романтический, фантастический персонаж. И вместе с тем тот и другой у него выступают в едином ансамбле с существами иного мира, чей внешний и внутренний облик формируется уже иным образом.

Любовь и ненависть, сострадание и жестокость, надежда и отчаяние — все чувства и мысли марсианских персонажей, точно так же, как их физические черты, несут на себе особую печать их мира, от страшно древнего и не по-земному мудрого, цепкого и бессильного, угасающего и беспощадного, утратившего волю к той самой жизни, что бьёт ключом в посланцах молодой Земли. При всех реалистических координатах, это действительно чужой мир, и Алексей Толстой создаёт характеры, внутренне отвечающие его условиям, — не многомерные, переливающиеся игрой противоречий, как Лось и Гусев, но словно бы силуэты, очерченные одним взмахом пера.

Своеобразие психологизма «Аэлиты» было задано также поисками простоты социально-философской конструкции. В ещё не до конца понятой сложности послереволюционного мира писателю важно было нащупать и опереться на какие-то элементарные безусловные координаты, укрупнённые до вселенских масштабов. Ледяному эгоцентризму и обречённости Тускуба противостоит горячий оптимизм Гусева. Русский солдат, убеждённый в универсальности своей красноармейской правды, приемлет всё человеческое и всё живое во Вселенной.

(Примечательна в этом плане нравственная противоположность «Аэлиты» марсианским романам американского фантаста Эдгара Берроуза, обильно переводившимся у нас в двадцатые годы частными издательствами, которые Толстой, вероятно, читал. Литературный отец «Тарзана» подготовил в англо-американской фантастике так называемую «космическую оперу». Возможно, что его буйным воображением навеяны в «Аэлите» мёртвые марсианские города, гигантские битвы воздушных кораблей, подвиги могучих Сынов Неба. Космический супермен Джон Картер между делом тоже поднимает меч в защиту рабов. Но когда восстание захлёбывается, освободитель очень по-американски — по горам трупов — прокладывает дорогу к принцессе Марса.)

В романе Алексея Толстого наиболее интересны вымышленные легенды и романтические чувства необыкновенных героев, хотя всё это невозможно, конечно, представить себе за пределами фантастического мира остроумно придуманной писателем техники, отдельно от космологической фантастики. Искусство Толстого-фантаста привлекательно взаимной уравновешенностью реализма и не реализма, социально-психологических и научно-технических мотивов. Космическая техника, космический полёт стилистически отвечают вселенскому ощущению революции и космизму любовной драмы.