Владимир Набоков - Комментарий к роману Евгений Онегин

П.А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение, может быть и выгодное для читателей, вредит, однако ж, плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным. – Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики. Некоторые отрывки были напечатаны; мы здесь их помещаем, присовокупив к ним еще несколько строф.

Гл. 8, XLVIIIa, 1 Пора: перо покоя просит. — Интересно, а была ли эта строфа действительно дописана? Или Пушкин увяз на пятом стихе, не найдя рифмы к «каменам»? (Камены — римские нимфы вод, соответствующие греческим музам.) Изменам? Переменам? Коленам?

Интонация первого стиха явно подхватывает заключительное «пора!» из предыдущей, XLVIII строфы. «Пора… покоя просит» причудливо повторится в обращенном к жене лет через пять стихотворении «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит» (см. также, после коммент. к XXXII, коммент. к гл. 8. Письмо Онегина, стихи 20–21).

Катенин в «Воспоминаниях о Пушкине» [905]описывает свой разговор с поэтом о ЕО , который произошел под Петербургом на даче, располагавшейся по Петергофской дороге, 18 июля 1832 г., вскоре после выхода последней главы романа:

«Тут я заметил ему пропуск [ „Путешествия Онегина“] и угадал, что в нем заключалось подражание „Чайльд-Гарольду“, вероятно потому осужденное, что низшее достоинство мест и предметов не позволяло ему сравниться с Байроновым образцом. Не говоря мне ни слова, Пушкин поместил сказанное мною в примечании [к полным изданиям]».

Здесь автор мемуаров делает странную ошибку. Пушкин упоминает не его смехотворное замечание о «низшем достоинстве мест и предметов», а другое, несколько менее тривиальное наблюдение. Почтение, которое испытывал поэт к Катенину, поистине необъяснимо {217} .

Сначала, в 1827 г., имея лишь строфы об Одессе (сочиненные в 1825 г.), Пушкин собирался описать странствия Онегина в седьмой главе, над которой тогда работал. В строфе, предполагавшейся следом за XXIV (мое обозначение — гл. 7, XXV альтернативная), он планировал оставить Татьяну в раздумьях над онегинскими книгами, а самого героя направить совсем в другую сторону:

Итак, в январе или феврале 1821 г. Онегин выезжает в санной кибитке из своего имения, вероятно в Петербург (откуда, согласно строфе VI написанного позднее «Путешествия», 3 июня 1822 г. он отправится в поездку по России), и дальше предполагалось описание его странствий.

Отказавшись от мысли посвятить вторую половину седьмой главы путешествию Онегина и заменив его поездкой Татьяны в Москву, Пушкин решил отдать паломничеству героя всю следующую главу целиком. К осени 1830 г. она была закончена, и 26 сентября (подробнее это описано в «Истории создания ЕО »; см. мое Предисловие) Пушкин набрасывает общий план поэмы, начатой 9 мая 1823 г.:

Песни

Первая: Хандра

Вторая: Поэт

Третья: Барышня

Песни

Четвертая: Деревня

Пятая: Именины

Шестая: Поединок

Песни

Седьмая: Mосква

Восьмая. Странствие

Девятая: Большой свет

К этому в течение последующих трех недель он добавил по меньшей мере восемнадцать строф гл. 10 — «Декабристы».

В течение 1831 г. структура романа изменилась. Пушкин убрал «Странствие» как отдельную главу, убрал деление на части, «песни» сделал «главами». План ЕО , подготовленного к печати в 1833 г., выглядел бы следующим образом:

Главы

Первая: Хандра

Вторая: Поэт

Третья: Барышня

Четвертая: Де рев н я

Пятая: Именины

Шестая: Поединок

Седьмая: Москва

Восьмая: Большой свет

Примечания к «Евгению Онегину» (44)

Отрывки из «Путешествия Онегина» (включая пояснения)

Полного первоначального текста «Путешествия Онегина», в виде, скажем, «Восьмой песни», не существует. Однако большая (в чисто количественном смысле) его часть восстановлена. Первой была, вероятно, строфа X окончательной гл 8. Затем, за строфой II, шли, скорее всего, строфы XI и XII нынешней гл. 8. Очевидно, какое-то количество строф — от десяти до двадцати — исчезло. Можно предположить, что сначала, в сентябре 1830 г., в отдельных строфах «Восьмой песни: Странствие» была затронута тема декабристов. Также возможно, что Пушкин благоразумно опустил какие-то политические намеки. В 1853 г. Катенин писал Анненкову, первому грамотному издателю пушкинских сочинений. «Об осьмой главе Онегина слышал я от покойного в 1832-м году, что сверх Нижегородской ярмонки и Одесской пристани, Евгений видел военные поселения, заведенные Аракчеевым [906], и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и поэтому он рассудил за благо предать их вечному забвению и вместе выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую» {218} .

В основу «Путешествия Онегина» легли впечатления Пушкина от поездки на юг в 1820 г. и от второй поездки на Кавказ летом 1829-го. Строфы, описывающие жизнь в Одессе (начиная с XX и до первого стиха XXIX), датируются концом 1825 г/, 19 марта 1827-го они были анонимно опубликованы в «Московском вестнике» (ч. II, № 6, с. 113–118), под заголовком «Одесса (из седьмой главы Евгения Онегина)». Остальные строфы «Путешествия» Пушкин написал по возвращении с Кавказа, в Москве (2 октября 1829 г.), в Павловском, имении Павла Вульфа (во второй половине октября 1829 г.), и в Болдине (осенью 1830 г.).

В черновом наброске предполагаемого «Вступления» к «Путешествию» — которое тогда еще было восьмой главой, предшествующей «grand monde [chapter]» [907], — Пушкин писал:

«Осьмую главу я хотел было вовсе уничтожить и заменить одной римской цифрою, но побоялся критики. К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, также удерживала меня. Но Ча<���йльд> Г<���арольд> стоит на такой высоте, что, каким бы тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла у меня родиться».

Поскольку ничего «шутливого» в «Путешествии» нет (кроме разве что строчек о жирных устрицах и об одесских дорогах), как нет ни малейшего сходства с Гарольдовым паломничеством, мы можем предположить, что слова о легкомысленной пародии предназначались цензору — в надежде, что тот не станет штудировать текст до конца.