Владимир Набоков - Комментарий к роману Евгений Онегин

Для отвода глаз инсургенты объявили своей задачей поддержку Константина (против его брата Николая), но истинной их целью было создание либерального правительства. Утром 14 декабря 1825 г. солнце взошло в девять часов четыре минуты; через пять часов пятьдесят четыре минуты ему предстояло зайти. Повстанцы со своими солдатами, общим числом 671 человек, собрались на площади. Было очень холодно; кроме образования плотного каре, никаких особых действий не предполагалось. Руководители хотели призвать Сенат огласить их обращение к народу, но от самого народа ничего не требовалось, ему отводилась лишь роль классической декорации, сочувствующего фона. К тому же в умах солдат возникла трогательная путаница между «Константином» и «конституцией». План рушился с самого начала Избранный диктатором восстания князь Сергей Трубецкой на площади так и не появился. Самые отважные из заговорщиков неожиданно утратили присутствие духа и впали в странную апатию. Впрочем, один из них, поручик Каховский, выстрелил и убил графа Милорадовича, обратившегося с речью к войскам. Около пяти вечера пушки правительства без труда положили восстанию конец; 121 участника судили сразу же, пятерых из них приговорили к четвертованию, позже замененному повешением. Тридцать один человек должен был быть обезглавлен, но приговор заменили сибирской каторгой. Остальных осудили на различные сроки ссылки и тюремного заключения. Пятерых повешенных осудили за следующие преступления: полковника Павла Пестеля (р. в 1794) за покушение на убийство членов императорской фамилии (см. коммент. к XVII, 9); поручика Петра Каховского (р. в 1797) за то же и вдобавок за убийство графа Милорадовича и полковника Стюрлера; подпоручика Кондратия Рылеева (р. в 1795), подпоручика Михаила Бестужева-Рюмина (р. в 1803) и подполковника Сергея Муравьева-Апостола (р. в 1791) за покушение на цареубийство. Их казнили 13 июля 1826 г. в Кронверкском бастионе Петропавловской крепости (в Петербурге, на северном берегу Невы).

Находившийся в Михайловском Пушкин узнал о казни 24 июля. На следующий день он получил письмо (предположительно от Туманского) с известием, что больше года назад в Италии скончалась Амалия Ризнич, за которой он ухаживал в Одессе. Совпадение это зашифровано в его пометке на нижних полях первой беловой рукописи стихотворения (МБ 3266), посвященного памяти госпожи Ризнич (29 июля, шестнадцать строк, чередование четырехстопного ямба и александрийского стиха, рифма baba ); вот его начало:

Вероятно, примерно к тому же времени относится знаменитый рисунок пером в тетради 2368, л. 38, впервые опубликованный Венгеровым в 1906 г. в брокгаузовском издании сочинений Пушкина и с тех пор неоднократно обсуждавшийся и воспроизводившийся [945]. На листе теснится дюжина профилей, среди которых комментаторы узнают отца и дядю нашего поэта. Вверху на полях Пушкин изобразил бастион и пять болтающихся на виселице человечков. Этот же рисунок повторен, немного детальнее, внизу страницы. Над верхней виселицей, в самом верху листа, можно разобрать неоконченную строку:

Слова «шут на» зачеркнуты, а первые четыре слова повторяются ниже, под рисунком.

Я перевел «шут» обобщенным «clown» («паяц»), но возможно и более точное слово. Мне кажется, Пушкину здесь виделся образ «шута на нитке» — марионетки, фр. pantin , куклы на веревочке. Сравнение повешенного с дергающимся шутом привычно. Напрашивается пример (приведенный у Цявловского в книге «Рукою Пушкина», с. 159–160) из поэмы Майкова «Елисей», стихи 419–420 (см. коммент. к гл. 8, Iа, 3), где Зевс грозит страшной расправой всякому вассалу, который не поспешит на его зов:

10 июля 1826 г. Пушкин писал из Михайловского Вяземскому в Москву: «Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми [декабристами]».

Из мемуаров Якушкина (см. коммент. к XVI, 1–8) и воспоминаний еще одного видного декабриста, Ивана Пущина (1798–1859), лицейского товарища и одного из ближайших друзей поэта, совершенно ясно, что Пушкин не был членом ни одной из декабристских организаций; попытки советских комментаторов задним числом его туда записать по меньшей мере смешны. Случалось, что на каком-нибудь обеде или дружеском сборище шестеро из семи присутствующих были декабристы; но если седьмым был Пушкин, недекабрист, одно его присутствие автоматически лишало встречу всякой конспиративности. В ходе судебного разбирательства в 1826 г. один из менее известных заговорщиков (Горсткин) свидетельствовал, что зимой 1819/20 г. Пушкин «читывал» свои стихи в петербургском доме князя Ильи Долгорукого, одного из руководителей «Союза благоденствия» [946]. Однако Якушкин пишет, что при встрече с поэтом осенью 1820 г. в Каменке, под Киевом, тот очень удивился, когда Якушкин ему прочел его же революционные стихи, в том числе «Noel». Из воспоминаний Якушкина следует, что в то время — зимой 1820/21 г. — Пушкин не знал ни о какой тайной организации и что он никогда не был членом Южного общества (образованного в марте 1821 г в Тульчине), хотя и знал возглавлявшего его Пестеля.

В стихах, имеющих прямое отношение к судьбе декабристского движения, Пушкин возвышенно сострадал ссыльным, их семьям и их делу, но при этом подчеркивал свою непричастность как художника; такое сочетание сочувствия и отстраненности некоторые из декабристов нашли не в лучшем вкусе. В начале января 1827 г. Пушкин отправил в Читу с женой ссыльного Никиты Муравьева следующие стихи (четырехстопный ямб, рифмы baba сеес diid boob ):

Один из ссыльных декабристов, князь Александр Одоевский, сочинил в ответ четыре посредственные строфы, смысл которых сводится к следующему будь покоен, бард, мы гордимся своими цепями и скуем из них мечи.

Позднее, 16 июля 1827 г., в стихотворении «Арион» (пятнадцать строк, четырехстопный ямб, рифмы baabeccceddiffi ), в названии которого стоит имя прекрасного греческого менестреля, спасенного из воды благодарным дельфином, Пушкин описал челн с гребцами (олицетворяющими декабристов) и поющего им поэта (самого себя) Челн разбивает буря, и все гибнут, кроме певца, который в последних строках — классическая метафора — сушит свои одежды на скале и поет прежние гимны.