Евгения Иванова - ЧиЖ. Чуковский и Жаботинский

Но сюжет их отношений, как запечатлелся он в перекликающихся текстах, как восстает он в комментариях к ним, рассказывает, как много неизвестного за пределами привычных представлений о каждом из них. И если магистральная линия сюжета не дает нам окончательных решений, его боковые ответвления дают богатейший материал для понимания идей и судеб людей теперь уже прошлого двадцатого века.

Одно лишь в этом сюжете вызывает подлинное сожаление: жаль, что Р. П. Марголина не прислала первый том биографии Шлехтмана, которую Чуковский мог бы прокомментировать как никто другой, и что не прислала она роман «Пятеро» — и здесь он был одним из немногих, кому было что рассказать о прототипах романа.

Еще одно хотелось бы добавить к сюжету. Несколько лет назад М. Золотоносов возбудил расследование по вопросу об антисемитизме Чуковского. Главной уликой оказалась скромная Муха-цокотуха, которая, как многие помнят, на свою беду сначала по полю пошла, потом денежку нашла. Жизнь этой Мухи не задалась с самого начала. В советское время ее преследовали за празднование именин, которые в раннесоветское время были объявлены буржуазным предрассудком. Выйдя из-под одного запрета, она оказалась под угрозой нового: фрейдистский инструментарий Золотоносова, проникнув через Муху в подсознание автора, понаоткрывал там такого, что впору снова ее изъять.

Какие же фрейдистские улики обнаружил Золотоносов в этой простодушной, с первого взгляда, скромнице? Обнаружил немало: «В „Мухе“, написанной очень быстро, „сгоряча“, в один день, отразились различные мотивы и образы, хранившиеся в подсознании автора. В частности, мотив незаконнорожденности, мучивший долгие годы, еврейская национальность отца. За основными героями сказки — Мухой, Пауком, Комаром — стоят русская женщина (Россия), еврейское начало и патриотические силы, освобождающие от объятий „могучих колец Израиля“. <���…> За Пауком стоит отец-еврей, бросивший мать с двумя детьми. Но эта ненависть в подсознании приобрела национальную окраску: еврей оказывается Пауком. И это не случайно, тут сработал контекст, ибо именно так в дореволюционной антисемитской субкультуре обозначали евреев. Был антисемитский журнал „Паук“, соответствующие романы — „Пауки“, „Паутина“… В антисемитских газетах печатались карикатуры, на которых евреи изображались в виде пауков» [275].

Итак, теперь Чуковскому предлагается ответить за антисемитские издания, изрядная начитанность в которых, по моим наблюдениям, обременяет главным образом подсознание самого Золотоносова.

Чуковский в его изображении хоть и бессознательно, но на удивление добросовестно не только воспроизводит все, что о евреях писали в антисемитских изданиях, но присовокупляет к ним (надо полагать, сознательно) тенденциозно истолковываемый русский фольклор, в частности сборники упоминавшегося в тексте нашей работы Шейна: «Например, фразу „Пошла Муха на базар“ Чуковский переделал из фразы „Пошла Дуня на базар“. И таких примеров много. Однако готовые сюжетные ситуации и образы насекомых из фольклорных текстов оказались тенденциозно переработанными. Комар как освободитель Мухи фольклору неизвестен. Зато не случайно он вдруг оказывается сидящим на коне, с саблей в руке и отрубает Пауку голову (у паука, если точно, головогрудь). Он повторяет змееборческий подвиг св. Георгия Победоносца. Поэтому формула чествования гласит: „Слава, слава Комару-Победителю!“. Паук же имеет еще и черты змея. А эта вторая ипостась, в свою очередь, восходит к распространенным в антисемитской литературе изображениям евреев в виде змей: „По полям, городам жид ползет и ползет и, гадюкой шипя, извивается“. Все сходится. <���…> А Муха наделена признаками, свойственными фольклорному образу русского человека: беззаботность, веселость, простота, общительность, гостеприимство, доброжелательность… Естественно возникает и поле, по которому зачем-то пошла Муха, — специфический русский топос. При этом характерно упоминание крови, которую Паук выпивает из Мухи, хотя крови у Мухи не может быть. <���…> А еще и распространенная в антисемитской субкультуре метафора: „евреи пьют кровь русского человека“. Была даже пословица: „Жид в деле как пиявка в теле“. Попутно можно заметить, что Комар сопоставляется с известным славянским деятелем Виссарионом Комаровым, издателем ряда антисемитских газет и журналов. Среди них были журнал и газета „Свет“, отсюда „маленький фонарик“ Комара. Комаров участвовал в сербско-турецкой войне, был генералом, бил „бусурман“. Отсюда и сабля».

Жаль, однако, что филосемиты и антисемиты друг друга не читают, каждый пишет о своем. Иначе стало бы невозможным появление статьи В. Бушина на ту же тему, где сферой исследования стал бессознательный теперь уже филосемитизм Чуковского (разумеется, осуждаемый). В отличие от Золотоносова, Бушин для вторжения в подсознание Чуковского использует не фрейдистский скальпель, а статистические методы. С карандашом и калькулятором в руках он подробно исследовал все положительные и отрицательные характеристики различных людей в дневниках Чуковского, затем распределил их по национальной принадлежности и сделал совершенно ошеломляющее открытие: евреев Чуковский хвалит гораздо более охотно, чем русских.

Вот Золотоносову кажется подозрительным то, что Муха-цокотуха в изображении Чуковского воплощает лучшие черты русских («беззаботность, веселость, простота, общительность, гостеприимство, доброжелательность»), которые он, видимо, не считает свойственными евреям. С точки зрения Бушина, все обстоит ровным счетом наоборот: «Евреи под пером Чуковского — это роскошный редчайший букет из самоотверженности, бескорыстия и тончайшей интеллигентности. Это делает понятным, закономерным и даже благородным то тщание, с коим автор дневника совершенно в духе Старовойтовой всюду вынюхивал антисемитизм и заносил в свой гроссбух имена подозреваемых в этом тяжком грехе» [276].

Итак, подсознание у Чуковского вроде бы одно, а результаты его изучения, как видим, разные. Будем надеяться, что наш ЧиЖ внесет свой вклад в изучение темы «Чуковский и евреи», хотя на вторжение в сферу бессознательного он не претендует.

Е. О. Корнейчукова с детьми — Колей и Марусей (середина 1880-х годов)

Зеев Жаботинский в возрасте 16 лет во время учебы в гимназии. 1896 год

Семья Жаботинских в Одессе. 1899 год. Слева — Хава и Зеев Жаботинские. Справа — Пелег (Фаддей) и Тамара Коп (Коппе)