Николай Мельников - Классик без ретуши

«— Могу добавить, — сказала девочка [Ада], — что лепесток принадлежит обычной ночной фиалке, что мать моя была с придурью почище своей сестрицы и что бумажный цветок, небрежно брошенный в сумочку, точное воспроизведение подлесника, какой цветет ранней весной; я их видела в изобилии на прибрежных склонах Калифорнии в феврале прошлого года. Наш местный натуралист доктор Кролик, которого ты, Ван, упомянул, в целях, как сказала бы Джейн Остен, молниеносной сюжетной информации (Что, Смит, вспоминаете Брауна?), нарек экземпляр, привезенный мной в Ардис из Сакраменто „нага нога“, НА-ГА, любовь моя, но ни моя, ни твоя, ни цветочницы из Стабии, это аллюзия, какую твой отец, который, по утверждению Бланш, также и мой, оценил бы вот так (щелчок пальцами на американский манер)».

Да и содержание, столь грубо проталкиваемое в наше сознание, не утешает нас взамен цельностью или убедительностью мгновенного понимания. Подзаголовок «Ады» — «Или Эротиада: Семейная хроника» — и главная семейная линия, какую можно охватить далеко не сразу, отталкивается от того обстоятельства, что две сестры Дурмановы, Марина и Аква, выходят замуж за мужчин с одинаковым именем Уолтер Д. Вин, двоюродных братьев, которых различают как Рыжего (или Дэна) и Демона. Демон имеет продолжительный роман с Мариной, однако женится на Акве, которая тут же впадает в безумие; единственным очевидным плодом этого несчастливого брака становится Иван, которого не следует путать с дядей Иваном, рано ушедшим из жизни братом сестер Дурмановых. Я сказал «очевидным», поскольку истинной матерью юного Вана является Марина, которая, будучи не только всегда готова, но и плодовита, является также матерью и другого внебрачного ребенка Демона, Ады, а также еще одной дочери — Люсетт — уже от законного мужа, Рыжего Вина, известного торговца живописью. Крайне инцестный («крайне» — так как официально двоюродные, а на деле родные, брат и сестра оказываются еще и троюродными по линии князя Всеслава Земского) роман Вана и Ады охватывает около шестисот страниц веселенького повествования.

Генеалогическая неразбериха разворачивается в смятенных географических обстоятельствах планеты Демония, или Антитерра, где наша родная Терра — плод разрозненных слухов, скрепленных между собой видениями безумцев, являясь кое для кого предметом веры типа Царствия Небесного. На Антитерре Канадия и Эстотия включают крупные территории Франции и России (во многом став слепком памяти Набокова), а также изумительные достопримечательности, как-то: «отпечаток по-крестьянски босой ступни Толстого на автоплощадке в Юте, где и была написана история Мюрата, предводителя племени навахо, побочного сына французского генерала». Действие «Ады» в основном разворачивается во второй половине антитеррийского XIX столетия, после того как «Эль-катастрофа» вызвала запрет на электричество, вынудив народ осуществлять связь посредством «дорофонов», чей звон возбуждал урчание в канализации; сигнал там принимался восклицанием «А l'еаи!». Все в этом «искажающем зеркале нашей исказившейся планеты» нереально и явно отдает затхлым духом классического романа, не успеваешь отбиваться от комариных наскоков, типа «мистера Элиота, дельца-еврея», «доктора Фройта из Зигни Мондьё-Мондьё», «Les Amours du Docteur Mertvago» , «Избранных произведений Фолкнерманна», «этого противного Норберта фон Миллера» и Джеймса Джонса с «именем стереотипным — решительное отсутствие иного толкования превращало его в идеальный псевдоним, если только имя не было настоящее».

В самом деле, почему бы автору не изобрести некую «nulliverse», чтобы отобразить «онейрологически» содержимое собственного ума? «Эль-катастрофа» и ее «исключительное значение для появления и клеймения понятия „Терра“», — это, несомненно, русская революция, вызвавшая столь глубокий разлад в душе Набокова. Слияние Америки (Эстотиляндии) и России (Татарии) в единую идиллическую нацию, где все говорят по-французски, это не просто вышучивание Канады, — это метафора личной истории. Ветреный, вечно вожделеющий Ван воспроизведен из В.Н. Nabokov = Van + book. Ada (рифмуется с Nevada) — сочетание ardor и art — хотя, надеюсь, не имеет ничего общего с A.D.А. {189} Кроме того, Ада в некотором смысле и жена Набокова Вера, его постоянная помощница, та, которой неизменно посвящаются все его книги. {190} Встречаемые в тексте Адины пометки на полях Вановой рукописи представляют собой наиболее живые моменты в книге, являясь невольным сдерживающим началом неуемности авторского напора. Подозреваю, что многие моменты в этом романе являются отражением личных отношений между мужем и женой; скажем, кое-какие из педантично определяемых дат, возможно, используя любимое словцо нашего автора, «сверх-Адины». Я убежден, что трехъязычные каламбуры роятся и ползают ( «Je raffole de tout ce qui rampe» — «Обожаю всяких ползающих живностей!» — говорит Ада) под толщей романа, как лесные блошки под корой старого пня. Если нет времени особо углубляться в повествование, то терпеливое распознавание и упорядочивание сходств и противоположностей, составляющих геометрический абрис «нашего хаотичного романа», лучше с чистым сердцем перепоручить какому-нибудь аспиранту, который в перерывах между убегающей пенкой, пока жена бренчит с новорожденным или укачивает гитару, — клянусь Логом, эта манера таки заразительна! — способен беспрепятственно и себе в удовольствие долгие часы заниматься кропотливым распарыванием бисерного шитья, занявшего у Набокова пять лет любовного труда. Можно было бы начать с явно обозначенной анаграммы слова «инцест» («инцест», «свинец», «весник» ), двинуться к бабочкам, похожим на орхидеи, и орхидеям, похожим на бабочек, замочить ноги в водных метафорах (окунуть себя в Акву, Марину, «А l'еаи!» ) и затем поиграть с «крестообразием», проявляющимся в нескольких удивительных сочетаниях — например, в спаривании бабочек, в фекалиях повествователя, в расположении мест роста волос у зрелой женщины. Надо отметить, что эта книга — наиболее религиозно ориентированная у Набокова, — она его Библия, и она его же «Буря», — и позволяет себе несколько косых взглядов на христианство, эдакий бойкий структурный эскиз сверхъестественности. Ада — женская форма от русского «ад», или Аид, Преисподняя, а, к примеру, в словах «нирвана» или Heaven присутствует имя «Ван».

Однако — отвечая на вопрос, поставленный выше, — одной из причин, по которой писателю не стоило бы создавать «nulliverse», является то, что на Антитерре трудно достичь того притяжения, которым обладает даже самое слабое террийское повествование. И детали, и порой комичный, порой язвительный прилив авторских предрассудков и фантазий отторгают нас от ангелов и демонов, которые, оказывается, по замыслу обыкновенные люди. Уточним: блуждания Ады и Вана через препоны столь умелы, столь откровенно изъяты с чердаков мадемуазель де Лафайет {191} и графа Толстого, что трудно так же упиваться краткими моментами совокупления, как упиваются герои вместе с автором. В пейзаже «Ладоры, Ладоги, Лагуны, Лугано и Луги» все перетекает в дурачество. Грешен, имею предрассудок: всякая беллетристика привязана к нашей земле, и пусть в разумных пределах можно искажать названия городков и малых городов, столицы и названия народов уникальны, и надо либо сохранять их названия, либо не называть вообще. Мне не по душе и то, что Набоков в «Бледном огне» присваивает штату Нью-Йорк название Аппалачия. Набоков, средь прочих обожаемых нами эпитетов, выдающийся поэт земной географии, который в своем замечательном рассказе «Ланс» увидел задолго до появления первых космонавтов «молящуюся женщину-Балтику… и грациозно сцепленных в прыжке с трапеции обе Америки, и Австралию, лежащую на боку, точно маленькая Африка». Эти образы и этот стиль уже настолько сами по себе неземные, что относить их к волшебной стране — масло масляное. В «Аде» ни единый пейзаж не может сравниться с русскими картинами в книге воспоминаний «Память, говори» или с бегством Лолиты и Гумберта Гумберта через всю Америку.