В. Александров - Набоков и потусторонность

Классифицируя распространенные ныне в Америке антидарвинистские позиции, опирающиеся на религиозные начала, D. Futuyma отстаивает теорию эволюции. J. Simpson, бывший в начале века профессором естественных наук Нью-колледжа в Эдинбурге, приводит в защиту тех же религиозных воззрений более тонкие, да и более глубокие соображения (Р. 21–22). Не обращаясь к явлению мимикрии непосредственно, он приближается к эстетическому истолкованию явлений природы: чисто механические аргументы, пишет он, в этом случае не годятся, ибо «природа — это безупречный грим высшей духовной каузальности» (Р. 248). В общем, такой взгляд представляет собою разновидность теологического принципа «argument from design», который, восходя к евангельским текстам (Римл. 1: 20), особое распространение получил в XVIII веке и вполне сохраняет свое влияние и поныне. Интересно отметить, что известный американский ученый S. Gould отвергает «идеальное устройство» природы как аргумент в пользу теории эволюции, ибо это просто «подражание постулируемой деятельности всемогущего создателя. Странные устроения, забавные решения — вот доказательство существования эволюции, ведь разумный Бог таких путей никогда бы не избрал» (Р. 20–21). Остается, правда, совершенно непонятным, откуда ученому известны «умыслы Бога».

Краткий обзор жизни и творчества Успенского представлен в брошюре: Remembering Pyotr Demianovich Ouspensky. Есть и основательное исследование, написанное его ревностным поклонником — см.: Reyner.

Reyner. P. 2.

A New Model of the Universe. P. 42–43; первое издание вышло по-английски в 1931 г. Судя по упомянутой брошюре (Р. 18), Успенский закончил эту книгу до знакомства с известным мистиком Гурджиевым, которое состоялось в 1915 г.; выправляя английский текст (а русский появился только в 1993 году), автор постарался убрать все переклички со взглядами последнего. Ссылки даются в тексте на русский перевод ( Успенский П. Новая модель вселенной. СПб., 1993).

Ко времени издания книги Успенского, биологи-эволюционисты, аргументируя сходство мимикрии и модели, не считали нужным оперировать количествами генетических мутаций (в терминологии Успенского, «повторными случайностями»). Ученые по сей день считают, что крупные различия могут быть результатом перерождения одного-единственного гена ( Carpenter and Ford. P. 106). С позиций современной эволюционной биологии, Успенский неточно передает и другие аргументы Дарвина; но этот вопрос выходит за пределы настоящего исследования. Стоит отметить, что, рассуждая о благоприобретенных свойствах, как их понимал Ламарк, Набоков сознательно противопоставлял свои идеи господствующей ныне теории эволюции (Speak, Memory. P. 301).

Фиксируя нераздельность мира бабочек и потусторонности в творчестве Набокова, J. Karges (P. 17, 30) не углубляется, однако, в существо проблемы.

Tertium Organum. P. 171–172, 32 (по-видимому, эта самая известная и влиятельная из работ П. Успенского; вышедшая двумя изданиями, в 1912 и 1916 годах, в России, она вскоре была переведена на английский; в том же 1920 году в Англии были один за другим отпечатаны два тиража). Соблазнительно было бы проследить некоторые другие переклички. Скажем, в романах «Камера обскура» и «Просвечивающие предметы» уловимы отзвуки мыслей Успенского об искусстве как инструменте познания ноуменального через феноменальное, об оккультном смысле электричества, о воображаемой оценке дольнего мира со стороны существ мира горнего.

Nabokov V. Speak, Memory. P. 301.

П. Успенский (Указ. соч. С. 62) замечает, что книга Н. Евреинова «Театр в жизни» была опубликована в Санкт-Петербурге (1915), а затем переведена на английский (The Theatre in Life) и выпущена в Лондоне издательством G. G. Harrap & Со (без указания даты). Но такой книги у Евреинова нет, и ничего даже отдаленно похожего у него в 1915 году не выходило (подробные библиографические сведения см.: Golub. P. 275–276). По-английски такая книга существует, однако, по словам ее редактора, это лишь собрание фрагментов из ряда ранее вышедших по-русски работ. Таким образом, перед нами нечто вроде антологии критических сочинений автора, и именно поэтому (а также имея в виду, что П. Успенский ссылается на данную книгу) я опираюсь на указанное издание. Ссылки приводятся в тексте.

Н. Евреинов и В. Набоков более или менее сходно судят о связи между этикой и воображением. В статье «Искусство литературы и здравый смысл» говорится, что у преступников не хватает воображения представить себе последствия своих деяний. А Евреинов замечает, что Раскольников не убил бы старуху-процентщицу, будь он лучшим актером «для себя» (Р. 120–121).

Новалис, Шеллинг и Аст цит. по: Todorov. Theories of the Symbol. P. 168–169. Другой обзор этого вопроса см.: Wellek. P. 17, 47, 76, 136. Известно, что Новалис и другие романтики высоко ценились Евреиновым (Golub. P. 70). Успенский, хорошо начитанный в идеалистической философии, тоже, вероятно, их знал. О схожих идеях у Белого см. мою кн.: Andrei Bely. P. 109–118, 120–122.

Evreinov N. The Theatre in Life. P. 46–47.

Чтобы оценить степень влияния Успенского, и особенно его книги «Tertium Organum», на представителей современной ему культуры см.: The Spiritual in Art. P. 433 (все ссылки по указателю на «Успенский П. Д.»). Об общих друзьях Успенского и Евреинова, а также об их посещениях «Бродячей собаки» см.: J. E. Bowlt. Esoteric Culture and Russian Society // The Spiritual in Art. P. 172–173.

Я не могу точно указать содержание всех лекций Успенского; едва ли можно с уверенностью утверждать, что он читал о бабочках в дореволюционном Петербурге. В «Новой модели вселенной» Успенский говорит, что написал главу о мимикрии между 1912 и 1929 гг. Набоков в мемуарах упоминает, что заинтересовался бабочками в возрасте семи лет — т. е. в 1906 г.

Филд (см.: VN. Р. 53) цитирует опубликованный доклад Владимира Поля, в котором автор рассказывает, как пытался склонить молодого Набокова к мистицизму. Из мемуаров Набокова очевидно, что он был знаком с различными оккультными учениями (из чего не следует, что он принял их). Знакомство подтверждается пародированием их в «Соглядатае» (1930) и использованием гностической топики в «Приглашении на казнь» и других произведениях.

Короткая заметка об этом была опубликована за подписью «А. А.», с приложением неотчетливо воспроизведенной фотографии Набокова и других актеров (более четкое воспроизведение этой фотографии см.: Evreinov: Foto-biografiia. P. 47; изображение Набокова специально не атрибутировано, но он вполне узнаваем слева, в переднем ряду лиц. Другие сообщения об этом эпизоде см.: Golub. Р. 267. Филд утверждает, что опыт Евреинова следует оценить как значительное русское влияние на Набокова. Вот почему Набоков защищал стремление протагониста «Просвечивающих предметов» превратить реальность в трансцендентную иллюзию. То же стремление якобы прослеживается у Набокова, начиная с «Соглядатая» и «Славы» вплоть до «Бледного огня» и «Взгляни на арлекинов!» ( Field. VN. Р. 129). Этот вывод не бесспорен — стоит напомнить, что такие несомненно положительные герои Набокова, как Федор в «Даре» (не говоря уже о самом Набокове в книге мемуаров) оцениваются с точки зрения того, насколько ясно они воспринимают собственную уникальную реальность; а отрицательные персонажи Набокова, «слепцы», воспринимают мир сквозь призму солипсистских построений. О возможном влиянии Евреинова на Набокова говорят также «А. А.» и Slonim.